Утопия – это недостижимая идея построения идеального общества, где полностью достигнуты все принципы социальной справедливости и равенства.
Что такое УТОПИЯ — значение, определение простыми словами.
Простыми словами, Утопия — это мечта о совершенном мире, месте, где все люди живут счастливо и безбедно. Так сказать, филиал рая на земле.
Утопия. Происхождение термина.
Впервые данное понятие появилось в произведение Томаса Мора — «Золотая книжечка, столь же полезная, сколь и забавная о наилучшем устройстве государства и о новом острове Утопия » или сокращенно: «Утопия ». В данном произведении прямо противопоставлялось современное на то время порочное общество новому идеальному миру. Данная тематика заинтересовала многих писателей, что впоследствии породило целый жанр художественной литературы.
Концепция и проблемы утопического мира.
Концепция утопического мира предполагает идеальное общество, которое подвергается постоянному улучшению, чтобы достичь самого высокого совокупного уровня удовлетворенности для большинства людей. Также предполагается всеобщая свобода и определенный уровень равенства, что и должно стать частью всеобщего блага.
Вот здесь и начинаются проблемы в самой концепции. Как мы знаем, все люди разные, и у каждого свое понимание о благе. Из чего следует, что создать общество в котором все будут одинаково счастливы практически невозможно, учитывая особенности каждого человека.
Идея создания утопического общества по большому счету дело хорошее и благородное. Но обустройство данного счастливого мира порождает целую массу вопросов, на которые нет однозначных ответов.
- Для какого класса должно быть утопическое общество идеальным? Бедные, богатые, средний класс?
- Возможно ли сделать его идеальным для всех классов?
- Каким должно быть совершенное правительство?
- Как можно сделать совершенными самих людей?
- Каким должно быть совершенное образование?
- Что такое идеальный уровень жизни? Как определить достаточный уровень богатства?
- Какой должен быть контроль за обществом?
- Что такое свобода в утопическом понимании? Какой должен быть уровень данной свободы?
Как вы поняли, подобных вопросов можно задать огромное множество, но конкретного ответа на них получить не получится.
Существует много различных идей о том, каким может быть утопическое общество. Некоторые полагают, что в экологической утопии люди должны жить в гармонии с природой. Другие полагаются на научный и технологический прогресс, который должен обеспечить счастливое и, в экономическом плане, равномерное существование человечества.
Утопия (от др.-греч. οὐ «не» и τόπος «место»; по другой версии: ου - «благо», то есть «благое место») - жанр художественной литературы, близкий к научной фантастике, описывающий модель идеального, с точки зрения автора, общества. В отличие от антиутопии характеризуется верой автора в безупречность модели.
Название жанра происходит от одноимённого произведения Томаса Мора - «Золотая книжечка, столь же полезная, сколь и забавная о наилучшем устройстве государства и о новом острове Утопия», в котором «Утопия» лишь название острова. Впервые же в значении «модель идеального общества» это слово встречается в книге путешествий английского священника Сэмюэла Перчеса «Паломничество» (Pilgrimage, 1613). Там же впервые употребляется и прилагательное «утопический» (utopian).
Несмотря на столь позднее укрепление этого термина, первой утопией в истории европейской литературы считается модель идеального общества в диалоге Платона «Государство» (он же впервые использует слово Утопия в значении «место, которого нет» в трактате «Государство» (427-347 гг. до н. э.)).
Кроме того, утопические мотивы присутствуют в мифологиях практически всех народов.
Начало жанра было положено ещё трудами античных философов, посвящённых созданию идеального государства. Самым известным из них является «Государство» Платона, в котором он описывает идеальное государство, построенное по образу и подобию Спарты, с отсутствием таких недостатков, присущих Спарте, как повальная коррупция (взятки в Спарте брали даже цари и эфоры), постоянная угроза восстания рабов, постоянный дефицит граждан и т. п.
Жанр появляется вновь в Эпоху Возрождения, что связано с именем Томаса Мора, написавшего «Утопию». После этого начался расцвет жанра утопии с активным участием социал-утопистов. Позднее, с началом промышленной революции, начали появляться отдельные произведения в жанре антиутопии, изначально посвящённые критике сложившегося порядка (см. утопический социализм). Ещё позднее появились произведения в жанре антиутопии, посвящённые критике утопий.
Классификация и признаки утопии
Многие специалисты-литературоведы и философы выделяют утопии:
технократические, то есть такие, где социальные проблемы решаются путём ускорения научно-технического прогресса.
социальные, которые предполагают возможность изменения людьми собственного общества.
Среди последних утопий иногда выделяют эгалитарные, идеализирующие и абсолютизирующие принципы всеобщего равенства и гармоничного развития личностей (И. А. Ефремов, «Туманность Андромеды») и элитарные, отстаивающие построение общества, расслоенного по принципу справедливости и целесообразности (А. Лукьянов, «Чёрная пешка»).
Широко распространено убеждение, что утопии не должны содержать антигуманистических элементов, и представляют собой заведомо несбыточную красивую мечту о будущем. Некоторые утопии, напротив, выстроены в стиле инструкций по практическому воплощению их в жизнь.
Основной отличительной чертой утопии, её спецификой является то, что при её создании не учитывались ограничения реального мира. В частности - исторические предпосылки. Поэтому часто в обыденном сознании утопия воспринимается как нечто несбыточное, нереализуемый социальный идеал. Это также является конструктивной особенностью утопии. С общетеоретической точки зрения при определённых условиях утопия может быть реализована.
Согласно определению Д. В. Панченко, «литературная утопия есть прежде всего картина наилучшей жизни». Фундаментальными жанровыми особенностями утопии Панченко считает счастье обитателей описанного в ней общества и то, что она описывает жизнь вымышленную, даже если не локализует её в «месте, которого нет». При этом далеко не все детали описанной в утопии жизни могут способствовать счастью, а некоторые даже прямо ему противоречат. С точки зрения исследователя, этот парадокс по крайней мере в большинстве случаев объясняется тем, что автор утопии конструирует её с позиций творца, а нередко и правителя (яркий пример - Кампанелла, всерьез рассчитывавший на реализацию своих построений). Отсюда любовь к геометрически правильным формам, максимальная стандартизация, централизация управления, указания на мельчайшие детали при замалчивании некоторых важнейших вопросов вроде механизма смены правителя и т. п. Панченко также упоминает о таких классификациях утопий, как: утопии Золотого века и социальные; описательные и созидательные; утопии «бегства» и «перестройки».
Согласно мнению советских идеологов об утопии, выраженном Константином Мзареуловым в книге «Фантастика. Общий курс», описанном как «утопия и антиутопия: идеальный коммунизм и погибающий капитализм в первом случае сменяется на коммунистический ад и буржуазное процветание во втором».[источник не указан 1650 дней] Что примечательно, согласно такой классификации практически все произведения киберпанка оказываются… утопиями.
« …не стоит и смотреть на карту, раз на ней не обозначена Утопия, ибо это та страна, на берега которой всегда высаживается человечество. А высадившись, оно начинает осматриваться по сторонам и, увидя лучшую страну, снова поднимает паруса.
Оскар Уайльд. «Душа человека при социализме» »
« Утопии играют огромную роль в истории. Их не следует отожествлять с утопическими романами. Утопии могут быть движущей силой и могут оказаться более реальными, чем более разумные и умеренные направления. Большевизм считали утопией, но он оказался реальнее, чем капиталистическая и либеральная демократия. Обыкновенно утопией называют неосуществимое. Это ошибочно. Утопии могут осуществляться и даже в большинстве случаев осуществлялись. Об утопиях судили по изображению совершенного строя Томасом Мором, Кампанеллой, Кабэ и др., по фантазиям Фурье. Но утопии глубоко присущи человеческой природе, она не может даже обойтись без них. Человек, раненный злом окружающего мира, имеет потребность вообразить, вызвать образ совершенного, гармонического строя общественной жизни. Прудон, с одной стороны, Маркс, с другой стороны, должны быть признаны в той же мере утопистами, как Сен-Симон и Фурье. Утопистом был и Ж.-Ж.Руссо. Утопии всегда осуществлялись в извращённом виде. Большевики - утописты, они одержимы идеей совершенного гармонического строя. Но они также реалисты, и в качестве реалистов они в извращённой форме осуществляют свою утопию. Утопии осуществимы, но под обязательным условием их искажения. Но от искажённой утопии всегда остаётся и что-нибудь положительное
Бердяев, Николай Александрович ЦАРСТВО ДУХА И ЦАРСТВО КЕСАРЯ, Гносеологическое введение. БОРЬБА ЗА ИСТИНУ.
Характерные черты утопий
Общество, которое они изображают, застыло в неподвижности; ни один утопист не изображает изобретённый им мир во временном протяжении.
Все утопии предполагают полное единомыслие, в них присутствует упрощенный взгляд на человека, нет индивидуализации характеров, схематизм в их изображении.
В утопиях нет каких-либо внутренних конфликтов. Сюжет утопии предполагает описание мира, его законов, взаимоотношение людей, основанных на разумных принципах и поэтому не располагающих к конфликту.
Все процессы, происходящие в обществах, протекают по заранее установленному образцу.
Эти совершенные общества полностью отгорожены от внешнего мира. Пространство в утопии замкнуто, изолировано.
Утопиям свойственно изображать свой мир, ориентируясь на некий идеал, оторванный от реальности.
В утопиях нет сатиры, так как там идет утверждение идеала и противопоставление этого идеала реально существующей действительности.
Создатель одной из наиболее известных антиутопий Джордж Оруэлл считал, что все без исключения написанные утопии непривлекательны и весьма безжизненны. Согласно Оруэллу, все утопии похожи тем, «что они постулируют совершенство, но не в состоянии достичь счастья». В своем эссе «Почему социалисты не верят в счастье» Оруэлл соглашается с мыслью православного философа Н. Бердяева, который заявил, что «так как создание утопии стало людям по силам, перед обществом встала серьёзная проблема: как утопии избежать». Это цитата из работы Бердяева «Демократия, социализм и теократия» в более расширенном варианте стала эпиграфом к роману Хаксли «О, дивный, новый мир»: «Но утопии оказались гораздо более осуществимыми, чем казалось раньше. И теперь стоит другой мучительный вопрос, как избежать окончательного их осуществления […] Утопии осуществимы. […] Жизнь движется к утопиям. И открывается, быть может, новое столетие мечтаний интеллигенции и культурного слоя о том, как избежать утопий, как вернуться к не утопическому обществу, к менее „совершенному“ и более свободному обществу.»
«Имеется постановление, чтобы из дел, касающихся республики, ни одно не приводилось в исполнение, если оно не подвергалось обсуждению в сенате за три дня до принятия решения. Уголовным преступлением считается принимать решения по общественным делам помимо сената или народного собрания», - писал Томас Мор в своем монархическом XVI веке.
Утопия. Место, которого нет. Точнее, нет на карте мира, но есть в сознании людей. Сначала вирус утопии поражает какого-нибудь талантливого безумца. Потом начинается эпидемия. И нередко наивные мечты превращаются в реальность.
В 1897 году на сионистском конгрессе в Базеле Теодор Герцль призвал евреев создать собственную страну со своими законами, языком и обычаями. Это казалось тогда столь же наивным, как мечтания Мора или Кампанеллы. Герцль и сам это понимал. «“Я создал еврейское государство” - если бы я заявил об этом вслух, меня бы высмеяли. Но, возможно, лет через пять и уж точно через пятьдесят каждый увидит это сам», - записал он в своем дневнике. И аккурат через полвека на карте мира появилось отнюдь не воображаемое государство Израиль. Утопия обросла танковыми войсками и ракетами со спутниковым наведением.
Но вот уже более полувека мир усиленно пытается отказаться от мечты. Страшилки вроде романа «О дивный новый мир!» Хаксли, «Мы» Замятина или «1984» Оруэлла по-прежнему приятно пахнут свежей типографской краской. После опыта построения тоталитарных обществ мечтать об идеальном будущем стало неприлично и очень опасно.
Теперь считается, что социальные мечтания - это удел минувших веков. Это наши наивные предки все носились со всевозможными «измами». Только острая паранойя могла толкать людей в тюрьмы или на баррикады ради каких-то конструкций идеального будущего. Можно же просто нормально жить, получать зарплату, брать потребительские кредиты, а ежели уж очень хочется улучшить мир - пожертвовать пару сотен в какой-нибудь детский фонд или в Гринпис… Ведь можно? Или нельзя?
«Человек без утопии страшнее, чем человек без носа», - говорил Честертон. Развитие общества невозможно без какого-то ориентира, светлым пятном маячащего впереди. Мы садимся в автомобиль с автоматической коробкой передач, заправляем его отменным бензином и вдруг понимаем, что ехать нам некуда. Без представлений о конечной точке маршрута автомобиль не нужен. И утопия - это не столько цель, сколько движение к этой цели.
Мы хотим взглянуть на утопии не как на жанр научной фантастики, а как на вполне реализуемый вариант будущего. Это не так-то просто. Можно долго ругать существующий порядок вещей, но как только ты предлагаешь альтернативу, она кажется наивной и абсурдной. Кажется, что наш мир устроен самым разумным образом.
Но попробуйте взглянуть на нашу цивилизацию с точки зрения какого-нибудь продвинутого инопланетянина. Он вряд ли сумеет понять, для чего нужны сержанты срочной службы, финансовые брокеры, чиновники среднего звена или менеджеры по маркетингу. Наши войны, наша политика, наши города, наше телевидение - разве это менее абсурдно, чем любая из утопий? «Вы живете не на внутренней поверхности шара. Вы живете на внешней поверхности шара. И таких шаров еще множество в мире, на некоторых живут гораздо хуже вас, а на некоторых - гораздо лучше вас. Но нигде не живут глупее… Не верите? Ну и черт с вами», - ставил диагноз Максим из «Обитаемого острова».
То, что в прошлом казалось абсурдным, становится в будущем нормальным. И наоборот. Представьте, что вы крестьянин, живущий во времена Томаса Мора. И вам сообщают: «Каждый день вы будете спускаться под землю и заходить в трясущийся железный ящик. В нем кроме вас еще сотня человек, стоящих плотно прижавшись друг другу…» Скорее всего, крестьянин в ужасе падет на колени и будет молить о пощаде: «За что вы хотите подвергнуть меня столь страшной пытке?!!» А ведь речь идет о банальном метро.
Когда начинаешь рассказывать кому-то очередной вариант утопии, тут же возникает скепсис: дескать, люди привыкли к определенному образу жизни и заставить их измениться можно только с помощью тоталитарного насилия. Но давайте возьмем простой пример - рабство. Несколько веков назад оно казалось нормой. В той же «Утопии» Томаса Мора запросто сообщалось: «Рабы не только постоянно заняты работой, но и закованы в цепи…» Комфортная жизнь благородного человека не представлялась возможной без рабов, крепостных или хотя бы прислуги. А мы вполне себе обходимся. И даже ухитряемся поджарить утром яичницу без участия кухарки.
Вопрос об утопии - это вопрос о социальной норме и о социальных ценностях. В каждом обществе есть большинство - «нормальные люди» - и есть разные группы людей, «захотевших странного», или, более грубо, маргиналов. Утопия превращает какой-то из вариантов «странного» в нормальное, а вчерашнее «нормальное», наоборот, становится экзотикой. Утопии нужны не для того, чтобы немедленно начать претворять их в жизнь, уничтожая несогласных и тратя на это все ресурсы человечества. Утопии придают ценность, смысл и направление нашему миру, который никогда не станет идеальным.
Но откуда возьмутся утопии, если все они сброшены с парохода современности и разоблачены мрачными антиутопиями? Может быть, возникнут идеи, о которых мы сейчас даже не подозреваем. Но не исключено, что привлекут к себе внимание те утопии, которые и сейчас живут и даже реализуются как локальный опыт отдельных людей и сообществ. Мы предлагаем 10 утопических идей, каждая из которых опирается на ценности, которые, возможно, когда-нибудь будут разделять миллионы.
Психологическая утопия
В ответ на что родилась. Массовые неврозы, многочисленные трагедии, войны, преступления, которые происходят от психического нездоровья отдельных людей и масс.
Великая цель. Психологическое здоровье человека и общества.
Предтечи. Классик бихевиоризма Беррес Скиннер. Автор метода социометрии и техники психодрамы Якоб Морено. Основатель гуманистической психологии Абрахам Маслоу.
Экономика. Подразумевается, что «психологический капитал» не менее значим, чем финансовый. Главный стимул - не деньги, а психологическое здоровье, комфорт, мудрость.
Управление. Психологи принимают участие практически во всех значимых решениях, связанных с политикой, финансами, армией. Социальные конфликты преодолеваются как психологические. Политика - это искусство излечения массовых неврозов.
Технологии. Интенсивное развитие и технологизация психологических практик. Естественные науки тоже выигрывают от раскрытия личных качеств и способностей ученых, избавления от ненужных конфликтов в академической среде.
Образ жизни. Отношения между людьми подразумевают открытость, откровенность, взаимную поддержку, непосредственное выражение любых эмоций. Радикально менять образ жизни, работу, место жительства - нормально. То, что мы сегодня считаем дауншифтингом (например, сменить должность директора на работу садовника), стало обычным явлением. Образование перестало быть привилегией детей и продолжается в течение всей жизни.
«Инакомыслящих у нас, в общем-то, нет. Встречаются люди, которые очень сильно привязаны к своим неврозам и маниям и даже называют психологов “фюрерами” и “злобными манипуляторами” , а всех остальных - “счастливыми идиотами”. Мы не обижаемся».
Из газеты «Правда Утопии». «Министерство личностного развития наложило вето на проект государственного бюджета. Как считают представители министерства, этот документ, безусловно, хорошо проработан с точки зрения нужд промышленности и обороны, однако психологическая составляющая оставляет желать лучшего».
Где существует сейчас. Психотерапевтические группы разных типов и школ, коммуны с психологическим уклоном (по примеру западных общин для лечения наркоманов).
Ситуации свободного выбора благоприятны не для всех взрослых людей, а лишь для здоровых людей. Невротик не способен к верному выбору, он чаще всего не знает, чего он хочет, а если и знает, то не обладает мужеством, достаточным для того, чтобы сделать правильный выбор… Я часто погружаюсь в грезы о психологической утопии - о государстве, все граждане которого обладают отменным психологическим здоровьем. Я даже придумал ей название - Эупсихея… Убежден, что это будет анархическое общество (анархическое в философском смысле этого слова), оно будет привержено культуре даосского толка, культуре, основанной на любви, предоставляющей людям гораздо большую свободу выбора, чем предоставлено нам нашей культурой. Абрахам Маслоу. Из книги «Мотивация и личность»
Неолиберализм
В ответ на что родился. Низкая эффективность государственной бюрократии и чрезмерное влияние институтов государства буквально на все сферы жизни общества.
Великая цель. Истинная свобода, естественная самоорганизация и процветание на основе свободного предпринимательства и индивидуализма.
Предтечи. Милтон Фридман, Фридрих фон Хайек, Чикагская экономическая школа.
Экономика. Рыночная экономика становится тотальной, все барьеры в торговле сняты.
Управление. Мировое правительство лишь наблюдает за соблюдением правил игры и имеет незначительные социальные обязательства перед бедными и неработоспособными.
Технологии. Вопрос о том, какие технологии развивать, решает только рынок, регулируемый коммерческим интересом и жестким законодательством об авторских правах.
Образ жизни. «Не существует такой вещи, как общество» - так сформулировала кредо неолиберализма Маргарет Тэтчер. Соревнование за лучшее место под солнцем осуществляется между людьми, организованными в предприятия, в свободной рыночной конкуренции. Мультикультурализм стал нормой жизни: каждый знает несколько языков и свободно играет цитатами, музыкальными фразами и философскими максимами разных культур, не впадая в зависимость от догм ни одной из них. Люди свободны от всех и всяческих гендерных, этнических, религиозных отличий. Больше нет национальных государств. Благодаря тому что рыночная целесообразность - это общий язык для всех сфер жизни, отношения между людьми наконец стали ясными и прозрачными, а главное - менее враждебными. Ничто не вызывает ненависти - ни разные идентичности, ни сексуальные измены.
«Кое-где еще сохранился дремучий фундаментализм - национализм, религиозная нетерпимость. Но все это постепенно сходит на нет. Так что лично меня беспокоят группы, которые считают, что надо резко увеличить налоги на некоммерческие расходы - с 1 до 1,2% - на помощь слабым, инвалидам, животным. Я сам отчисляю взносы в благотворительный фонд и считаю, что такое решение было бы ущемлением моих прав».
Из газеты «Правда Утопии». «Утверждения, будто бы эмоциональная поддержка, высказанная вслух, должна оцениваться по более высокому тарифу, чем выраженная тактильно, просто смешны. Мы придерживаемся точки зрения, что подобные действия должны оцениваться по результату, а объемы платежей оговариваться в контрактах, - так, как это делается сегодня во всех развитых регионах мира».
Где существует сейчас. В наиболее ярких своих проявлениях неолиберальная утопия частично была реализована в Великобритании и некоторых странах Западной Европы.
Конечная (и недостижимая) цель неолиберализма - это вселенная, где любое действие любого существа является рыночной трансакцией, осуществляемой в конкуренции с другим существом, влияющей на все другие трансакции, проводимые в бесконечно короткий промежуток времени и повторяемые с бесконечно большой скоростью. Пол Тренор, голландский политолог. Из статьи «Неолиберализм: происхождение, теория, определение»
Педагогическая утопия
В ответ на что родилась. Несовершенство образования, а главное - воспитания детей.
Великая цель. Воспитание гуманного, творческого, всесторонне развитого человека, гармоничное развитие человечества.
Предтечи. Братья Стругацкие с их «Теорией Воспитания», Джоан Роулинг и ее профессор Дамблдор, Макаренко, Януш Корчак, современные педагоги-новаторы.
Экономика. Образование и воспитание - ключевое направление для инвестиций.
Управление. Воспитатель имеет статус, близкий к уровню топ-менеджера. Совет воспитателей обладает правом вето на любое политическое решение.
Технологии. Продвинутые средства обучения, например «социальные тренажеры», созданные на основе технологий виртуальной реальности.
Образ жизни. Детей с самого раннего возраста помещают в специальные интернаты. При этом родители и дети могут видеться, когда захотят. У родителей образуется много свободного времени, котрое они могут посвятить занятиям спортом, искусству, благотворительности или образованию.
Из газеты «Правда Утопии». «“Я уже прошел все тестирования, испытания и собеседования, комиссия признала меня годным для работы в должности воспитателя. Признаюсь: это было непросто, горжусь, что все получилось. Как мне кажется, я был успешным руководителем и заслужил право работать в интернате”, - заявил нашему корреспонденту директор компании по производству мебели, в ближайшие месяцы планирующий сменить специальность. Напомним, что конкурс на появляющиеся в связи с ростом населения места воспитателей достигает десяти тысяч человек на место».
«В годы моей молодости были еще отсталые родители, которые отказывались отдавать своих детей в интернаты. Сейчас таких практически нет, поскольку возможности роста для тех, кто выпал из Системы, крайне ограниченны. Но, разумеется, я категорически не согласен с группой макаренковцев, которые требует запретить общение родителей с детьми моложе 18 лет».
Где это можно увидеть сейчас. «Продвинутые» российские школы (в том числе и интернатского типа, например московский «Интеллектуал»), летние образовательные лагеря.
Вся наша “Теория Воспитания” базировалась на двух основных принципах. Во-первых, воспитанием детей должны заниматься профессионалы, а не любители (каковыми обычно являются родители). Во-вторых, главной задачей учителя является обнаружить и развить в ребенке его Главный Талант, то, что он умеет лучше многих. Подразумевается, что большую часть времени обучения ребенок проводит в школе-интернате. При этом он отнюдь не отрезан от мира и от своей семьи - родители могут когда угодно приезжать к нему в интернат, и сам он регулярно ездит домой. Никакой секретности, никакой закрытости, но максимум приватности. Аркадий Стругацкий, писатель. Из ответов на вопросы читателей
Информационная утопия
В ответ на что родилась. Неспособность человеческого мозга оценить правильность решения, в том числе и такого, от которого зависит судьба человечества.
Великая цель. Освобождение людей от рутины, всю нетворческую работу должны делать машины.
Предтечи. Идеи о переустройстве общества на основе информационных технологий выдвигаются самыми разными людьми - от программистов-бунтовщиков в помятых майках до респектабельных аналитиков из консалтинговых агентств.
Экономика. Полностью открыта и в большой мере виртуальна. Благодаря этому все экономические действия приносят кумулятивный эффект, увеличивая благосостояние всего населения.
Управление. Переход законодательной власти в руки всего населения. Любое важное решение принимается на основе практически мгновенного всеобщего голосования в Сети. Функции администрирования сведены к минимуму. Выработку технологии народного волеизъявления осуществляет искусственный интеллект.
Технологии. В первую очередь информационные. Стопроцентная компьютеризация мира. Глобальная Сеть доводится до каждого жителя планеты. Создание искусственного интеллекта.
Образ жизни. Практически вся информация, существующая в мире, является доступной, и при этом существуют мощные алгоритмы ее поиска и обработки. Это касается всего - от бизнеса до секса. Браки заключаются не на небесах, а благодаря точному расчету совместимости будущей пары. Компьютерная диагностика позволила определять болезни на самом раннем этапе, что резко увеличило продолжительность жизни населения.
Жители Утопии - об инакомыслящих маргиналах. «Говорят, в Африке и Южной Америке сохранились еще целые племена, которые отказываются пользоваться возможностями искусственного интеллекта и подключаться к Сети. В последнее время большие опасения вызывают ультрас - они считают, что все решения, в том числе связанные с их жизнью, должен принимать искусственный интеллект, поскольку его решения более точны».
Из газеты «Правда Утопии»: «Вчера на планете прошло 85 референдумов. Из них общепланетарный характер носило голосование по поводу бюджета развития Земли. Напомним, что главным предметом дискуссии было финансирование проекта “Искусственный интеллект в каждый дом”. Программа была вновь отклонена 49% голосов против 38%. Тринадцать процентов граждан воздержались. Напомним, что год назад против этого проекта проголосовали более половины избирателей».
В перспективе ближайших десяти-двадцати лет сегодняшний Homo sapiens превратится в еНОМО - новый вид, который не успеет заметно измениться биологически, но качественно будет все более отличаться от нас за счет симбиоза с новой ИТ-средой… Виртуальность вторгается в мир осязания и запахов, в сферу эмоций. В будущем на любом расстоянии станет возможным самый прямой контакт с близким человеком. Или его имитацией… Прозрачной станет вся экономика рынка, она превратится в турнир компьютерных программ, на котором лидеры попадут в равновесие патового баланса сил. Александр Нариньяни, генеральный директор НИИ искусственного интеллекта. Из статьи «Новый человек ближайшего будущего “eHOMO”»
Национально-религиозная утопия
В ответ на что родилась. Тупик и моральный упадок, в который зашли многие страны, отказавшись от собственной традиции в угоду богатству.
Великая цель. Если не рай на земле, то Святая Русь, праведный Иран или модернизированная, но просветленная Индия.
Предтечи. Лидеры исламской революции в Иране, сторонники религиозных обоснований построения государства Израиль, лидеры Ватикана, Махатма Ганди, многочисленные лидеры протестантских сект в США, русские религиозные философы начала ХХ века и многие другие.
Экономика. Развитие за счет консервативной модернизации, то есть использование при построении рыночных и общественных институтов традиции - живой или возрожденной. Пример: исламский банкинг (ссужать деньги под проценты запрещено Кораном).
Управление. Институты и все крупные решения согласуются с национальной культурной традицией, в сложных вопросах решения не за светским лидером и не за референдумом, а за праведниками-харизматиками.
Технологии. Гуманитарные и педагогические технологии обогащены мистической традицией, техниками молитвы, йоги, ритуалами.
Образ жизни. Каждая минута жизни наполнена смыслом, молитвой. Чем бы вы ни занимались, программированием или банковским делом, - это не просто труд, а послушание, возвышающее душу. Мощная трудовая этика ведет к процветанию; конечно, в каждой стране свои порядки и традиции, но все люди - верующие, и во всех странах они хорошо понимают друг друга, а потому веротерпимы.
Жители Утопии - об инакомыслящих маргиналах. «Есть еще атеисты, но для них мы организовали атеистическую церковь -чтобы они не были ущемлены в правах. Куда опаснее те группы, которые считают, что их религия должна стать единственной, пусть даже и военным путем. Они не понимают, что противоречат воле Божьей: захоти Он - и в мире бы осталась одна религия».
Из газеты «Правда Утопии». «Очередной диспут между шиитами и суннитами прошел в Медине. По данным социологов, дискуссию наблюдали по телевизору более полумиллиарда зрителей, а в самой Медине собралось более десяти тысяч человек, приехавших со всех концов света. Не меньший интерес вызывает и дискуссия между иудаистами и представителями Ватикана, которая состоится в следующую среду в Иерусалиме. Уже сегодня нет свободных мест не только в гостиницах Святого города, но и практически во всем Израиле и Палестине».
Где существует сейчас. В религиозных общинах, в некоторых семьях, которые сочетают патриархальные ценности с включенностью в современное общество.
Наши первые шаги: Утвердить веру как источник нравственных норм. И на этой основе связать всех и каждого тесными общественными узами. Собрать и привести в систему русские общественные образцы. И на этой основе создать могучий русский общественный язык. Заимствовать мировую государственную культуру. И на этой основе создать высокую русскую государственную культуру. Восстановить разорванную связь времен от демократов до киевских князей. И на этой основе закончить вековую горячую и холодную гражданскую войну. Каждый из этих шагов требует предельного напряжения всех сил нашей страны. Виталий Найшуль. Из «Программы Института национальной модели экономики»
«Нью-эйдж»
В ответ на что родился. Церковники и политики скрывают от народа не только правду, но и путь к духовному совершенству, просветлению, превращая людей в тупых рабов, марионеток, неспособных познать мистическую реальность.
Великая цель. Каждому человеку должны быть доступны мистический опыт, сексуальные удовольствия, новые эмоции.
Предтечи. Американские битники, русские теософы (Гурджиев, Блаватская), Карлос Кастанеда, основатели синкретических церквей, таких как бахаизм, мистики и гуру всех мастей, хиппи.
Экономика. Свободный и честный обмен без денег. Бери что хочешь и поступай как знаешь, если только это не причиняет вред другому; никаких авторских прав и имущественного накопления.
Управление. Ключевые позиции в обществе занимают духовные учителя. Каждая школа выстраивает свою иерархию. Во главе - гуру, дальше продвинутые последователи, в самом низу начинающие и т. д. Но на самом деле все эти разнообразные учения образуют всемирную, хотя и разнородную мистическую церковь.
Технологии. Ученые и инженеры - тоже сектанты, а их работа - признанный вид духовной практики.
Образ жизни. Люди объединены в группы, общины и т. д., каждая из которых выбирает свой набор духовных практик, составленных из обрывков древних мистических учений, религий и философий. На смену академической медицине приходят всевозможные варианты целительства, но если кто захочет - есть и таблетки. Сексуальные отношения целиком зависят от учения, адептами которого являются члены группы, - от свободной любви и половых извращений до тотального воздержания. Основополагающие жизненные принципы - ненасилие и любовь ко всему живому. В моде вегетарианство, различные гимнастики, отсутствие вредных привычек (легкие наркотики и психоделики не в счет).
Житель Утопии об инакомыслящих маргиналах. «Пацифик, понимаешь? Некоторые не врубаются, что все вокруг сестренки и братишки. Не понимают, что я закинулся и у меня просветление. А они: давай, медитируй! Они бы еще копать предложили… И травой не угостят никогда».
Из газеты «Правда Утопии». «…Учитель Джон Цзинь Кузнецов открыл братишкам и сестренкам новый путь получения полного и окончательного просветления всего за пять лет. Уже в ближайшее время средний возраст полного Цзы-старца может составить 33 года».
Где существует сейчас. Хипповские коммуны, мистические общины от Байкала до Мексики.
Хотя я серьезно занимаюсь хатха-йогой уже на протяжении почти двух десятилетий, так сложилось, что за эти годы я совсем не уделял внимания йоге, не читал журналов по йоге. Но вот приблизительно девять месяцев назад я открыл новый “Журнал йоги”, который оставили на моем столе. Я был ошеломлен, как если бы заснул и, проснувшись, обнаружил, что оказался на другой планете, в другом измерении. Это был мир, где каждый был красив и каждый был богат. В этом мире была популярна тенденция, называемая “духовностью”, в которой каждый имел личные отношения со своим создателем, и, казалось, самым важным было иметь красивое тело и быть счастливым. Эндрю Коэн, основатель и главный редактор журнала «Что такое Просветление?». Из вступительной статьи
Трансгуманизм
В ответ на что родился. Ограниченность возможностей человеческого организма, в частности болезни, старение и смерть.
Великая цель. Переход от Homo sapiens к «постчеловеку» - существу, обладающему более совершенными физическими и умственными способностями.
Предтечи. Философы Ник Бостром, Дэвид Пирс и FM-2030 (настоящее имя - Ферейдун Эсфендиари), а также писатели-фантасты.
Экономика. Утопия может осуществиться и при рыночной системе, и при социалистической. Но в любом случае главные инвестиции идут в науку, технологии и медицину.
Управление. Одна из основных задач власти - контроль за справедливым распределением новых технологических возможностей.
Технологии. Бурный рост разработок, связанных с медициной и фармацевтикой. Технологии улучшения человеческого тела. Замене подлежат все органы (разве что кроме передних долей коры головного мозга, да и то не факт).
Образ жизни. Новое тело подразумевает новый быт и нравы. Болезней не существует, люди (точнее, их личность) становятся практически бессмертными. Эмоции и настроение можно регулировать непосредственной стимуляцией мозга - чуть ли не у каждого в кармане лежит пульт переключения настроения. Препараты и электронные чипы помогают думать быстрее и запоминать больше.
Жители Утопии - об инакомыслящих маргиналах. «Еще встречаются редкие поселения, в которых люди отказываются менять свое тело, вообще использовать достижения новейших технологий. Но они много болеют, бывают агрессивны и быстро исчезают с лица земли. Недавно зародилось движение ультрас, которое призывает к полной замене человеческого тела. Они вслух говорят радикальные и неприличные вещи, например, что Homo sapiens - низшая раса».
Из газеты «Правда Утопии». «На повестке дня Всемирного саммита вопрос о ликвидации внутренних армий. Инициаторы этого проекта считают, что за последние десятилетия сильно изменились этические нормы: отсутствие естественной смерти делает понятия убийства и войны совсем уж аморальными…»
Где существует сейчас. Передовые научные эксперименты.
Мы можем использовать технологические способы, чтобы улучшить себя, человеческий организм и в итоге даже выйти за пределы того, что большинство считает человеческим… Молекулярная нанотехнология обладает достаточным потенциалом, чтобы создать изобилие ресурсов для каждого человека и предоставить нам полный контроль над биохимическими процессами в наших телах, позволив нам избавиться от болезней. Посредством перестройки или фармакологической стимуляции центров удовольствия в мозгу мы сможем испытывать больший спектр эмоций, бесконечное счастье и неограниченные по интенсивности радостные переживания каждый день. Из документов Российского трансгуманистического движения
Экологическая утопия
В ответ на что родилась. Опасность экологической катастрофы, истощение ресурсов, отрыв человека от естественной среды обитания.
Великая цель. Жить в гармонии с природой, сохранить человечество, живую природу, всю планету в ее разнообразии и красоте.
Предтечи. Различные зеленые движения, философы типа Андре Горца, Мюррея Букчина или Никиты Моисеева, отчасти Римский клуб.
Экономика. Промышленный рост сильно ограничен. Налоговая система устроена так, что невыгодно производить продукцию, хоть как-то загрязняющую окружающую среду. Либеральные стимулы производства и потребления сильно ограничены.
Управление. Наверху - демократическое мировое правительство. Внизу - самоуправление общин, поселков и прочих небольших сообществ.
Технологии. Развитие альтернативной энергетики - от солнечных батарей до термоядерных реакторов. Резкое повышение коэффициента переработки вторичных материалов. Абсолютно новые средства связи. Создание новых экологически чистых средств транспорта, для которых не нужны дороги.
Образ жизни. Модно совмещать аграрный труд с интеллектуальным. Сломанные вещи принято не выбрасывать, а чинить. Многие предметы используются коллективно, например вместо сотен телевизоров в каждой семье - несколько общинных кинотеатров. Использование труда домашних животных считается аморальным.
Жители Утопии - об инакомыслящих маргиналах. «Иногда экопоселения вырождаются в корпорации с жесткой иерархией и неравенством в потреблении, подчас мелкие вожди доходят до того, что начинают есть животную пищу и возрождают полузабытые вредные технологии. С другой стороны, есть некоторые поселения, в которых уверены, что любое воздействие во вред природе, - они даже отказываются от искусственного разведения растений и едят только то, что растет само».
Из газеты «Правда Утопии». «Многим может показаться странным, но еще тридцать лет назад употребление в пищу мяса живых существ считалось совершенно нормальным».
Где существует сейчас. На самом локальном уровне - всевозможные экопоселения. На самом глобальном уровне - борьба с потеплением климата и разрушением озонового слоя.
Богатая жизнь не только вполне совместима с производством меньшего числа потребительских товаров, а, напротив, требует этого. Не существует никаких аргументов, кроме, разумеется, логики капитализма, не позволяющих нам производить и делать доступными для всех одинаковое адекватное жилье, одежду, домашнюю обстановку и транспортные средства, которые являются энергосберегающими, долговечными и простыми в эксплуатации и ремонте, при одновременном увеличении количества свободного времени. Из книги «Экология и свобода» французского философа Андре Горца
Космическая утопия
В ответ на что родилась. Невозможность развития человека как вида без освоения космического пространства.
Великая цель. Выход человечества за пределы Земли, неограниченные возможности познания мира.
Предтечи. Исторически: от Коперника до Циолковского. Сегодня - тысячи ученых из разных стран. Ну а конкретные проекты можно найти в столах инженеров NASA и Роскосмоса.
Экономика. Мобилизационный тип. Отсутствие конкуренции. Главные инвестиции - в науку и космические технологии.
Управление. Мобилизационное. Любое политическое действие оценивается исходя из его полезности и необходимости для освоения космического пространства. Фактически миром управляет группа ученых - руководителей космического проекта.
Технологии. Прорывы в целом ряде естественных наук: астрономии, физике, материаловедении, химии и т. д.
Образ жизни. Большинство граждан ощущают себя причастными к мировому колонизационному проекту - освоению других планет или даже других звездных систем. В каком-то смысле бог из сердец возвращается обратно на небо. Появляется множество людей, не имеющих конкретного гражданства и считающих себя «гражданами космоса». Понятие «национальность» размывается.
Из газеты «Правда Утопии». «Там, в большом космосе, идет большая работа. Монтажники космоцентра уже приступили к состыковке элементов первого космического города, способного вместить более 50 тысяч жителей. Его первыми обитателями станут ученые из исследовательского центра им. Циолковского - именно здесь проходит сейчас передний край борьбы с гравитацией».
Житель Утопии об инакомыслящих маргиналах. «Есть еще среди нас обыватели, считающие, что их мелкие интересы выше интересов человечества. Они жалуются на недостатки в бытовой сфере. Впрочем, в большинстве своем это люди прошлого, и их даже жалко. Хорошо, что Совет не пошел на поводу у экстремистов, требовавших перевести тех, кто не работает на проект, на ограниченное потребление. Пусть живут как хотят».
Где можно увидеть сейчас. Международная космическая станция. Проекты по освоению Марса.
Я не думаю, что человечество сможет пережить следующее тысячелетие, если не вырвется в космос. Слишком много напастей угрожает жизни, сосредоточенной на одной планете. Когда мы выйдем в космос и создадим независимые колонии, наше будущее окажется в безопасности. Условий, сходных с земными, в пределах Солнечной системы нет, поэтому придется добраться до другой звезды. Стивен Хокинг, британский астрофизик. Из интервью западной прессе
Альтерглобалистская утопия
В ответ на что родилась. Несправедливость неолиберальной глобализации. Неравенство между странами богатого Севера и бедного Юга. Имперские амбиции богатых стран во внешней политике и расизм во внутренней.
Великая цель. Всемирная кооперация, экономическая справедливость, гармония с окружающей средой, триумф прав человека и культурного разнообразия.
Предтечи. Вожди социализма вроде Маркса или Бакунина. Бывший вдохновитель «Красных бригад» Тони Негри, лингвист Ноам Хомски, экономист и публицист Сюзан Джордж.
Экономика. На смену серийному массовому производству приходит ремесленничество с акцентом на уникальность продукта. Финансовые трансакции облагаются «налогом Тобина» (0,1–0,25%). Спекуляция землей запрещена. Нет частной собственности на ресурсы и на авторские права.
Управление. Власть делегируется снизу вверх: от «сильных» кооперативов, самоуправляющихся общин и поселков - «слабому» демократическому мировому правительству.
Технологии. Гармоничное сочетание высоких технологий и ремесленного искусства, ручного и автоматизированного труда. Нет двух одинаковых машин.
Образ жизни. Мир разбит на множество относительно небольших общин и коммун. В каждой из них свой уклад. Где-то нормой является вегетарианство и свободная любовь, а где-то - патриархальные традиции. Мир един, но разнообразен. Сообщества кооперируются на горизонтальном уровне. Сегодня коммуна норвежских рыболовов заключает союз с саамскими оленеводами и японскими музыкантами, а потом у этой коммуны меняется настроение, и они вступают в союз с каким-нибудь африканским кооперативом. То же самое и с отдельным человеком. Каждая община свободна для входа и выхода.
Житель Утопии - об инакомыслящих маргиналах. «На мой взгляд, главную угрозу представляет мировое правительство, в прошлом году оно уже пыталось переподчинить себе Объединенные силы по охране правопорядка, но совет кооперативов, к счастью, был начеку».
Из газеты «Правда Утопии». «Может ли человек в семьдесят три года научиться играть на кобызе? Может - и это доказал известный физик-теоретик, бывший член коммуны “Союза ученых”. В день своего семидесятилетия он перешел в “Группу казахских музыкантов”, а в этом году уже солировал на концерте, организованном “Азиатским фолкцентром” в Эдинбурге».
Где существует сейчас. Кооперативы бразильских крестьян после захвата ими земель у богатых латифундистов. Коммуны в Западной Европе.
Правило № 1. Все принадлежит каждому. Все результаты и ресурсы творческой деятельности в данной сети бесплатны и открыты для пользования каждым (в том числе не-гражданами Новой Касталии)... Патенты в Новой Касталии отменены... Правило № 2. Каждый открыт для диалога с каждым. Все сети открыты, и их участники самостоятельно выбирают круг тех, с кем им интересно <…> вести диалог… Правило № 3. Образование и воспитание, здравоохранение и культура общедоступны… Правило № 4. Гражданин Новой Касталии добровольно не использует свой потенциал в коммерческих и/или властных целях… Александр Бузгалин, профессор МГУ. Из статьи «Новая Касталия»
Утопия - жанр художественной литературы, близкий к научной фантастике, описывающий модель идеального, с точки зрения автора, общества. В отличие от антиутопии характеризуется верой автора в безупречность модели. Название жанра происходит от одноимённого произведения Томаса Мора - «Золотая книжечка, столь же полезная, сколь и забавная о наилучшем устройстве государства и о новом острове Утопия» , в котором «Утопия» лишь название острова. Впервые же в значении «модель идеального общества» это слово встречается в книге путешествий английского священника Сэмюэла Перчеса «Паломничество» . Там же впервые употребляется и прилагательное «утопический» . Несмотря на столь позднее укрепление этого термина, первой утопией в истории западной литературы считается модель идеального общества в диалоге Платона «Государство» . Кроме того, утопические мотивы присутствуют в мифологиях практически всех народов.
5. ОПРЕДЕЛЕНИЕ АНТИУТОПИИ
1) Антиутопия - критическое повествование об обществе, построенном согласно утопическим принципам. В отличие от своего антипода, А. не претендует на разговор об обществе от имени самого (всего) общества, а выделяет опасную, с т. зр. авторов, тенденцию. Тенденция эта, распространенная на все социальное целое, является объектом анализа антиутопического произведения. А. представляет собой саморефлексию жанра социальной утопии. Сохраняя все описанные приемы, характерные для последней, она существенно меняет ракурс рассмотрения идеального социума. Лейтмотив утопии - признание неистинности наличной социальной реальности - заменяется признанием неистинности самого утопического проекта. Универсализм понимается авторами А. как обезличенность, сведение живого к мертвой абстракции. Подвергается сомнению сама возможность воплощения какого бы то ни было интеллектуального проекта. Исчерпанность социальных проблем приравнивается к отчуждению человека от своей личной судьбы. Оформление жанра А. совпало по времени (XX в.) с установлением дисциплинарных границ в сфере социального знания. Поэтому А. почти всецело представляет собой явление литературы. Несмотря на позднее выделение антиутопического жанра, подобная тенденция существовала и в самой утопической традиции. Утопические тексты во многом являлись А. по отношению к ранее появившимся аналогичным текстам. XX в. породил ситуацию, когда основные черты утопического общества, хотя и не в адекватном воплощении, стали реальностью. Разочарование в прогрессе, кризис европоцентризма, а также побочные эффекты функциональной дифференциации общества выдвинули жанр А. на первый план. Последняя постоянно обращается к репрессированным пластам социальной реальности. Ее темы: невозможность непосредственного межиндивидуального общения, проблема сохранения личностью своего духовного мира и т. п. Критическому анализу подвергаются доведенные до предела тенденции современного общества: потребление у Хаксли, тотальный контроль государственной власти у Оруэлла, крайний индивидуализм у Шекли и т. д.
Антиутопия - самоосознающее течение в литературе, представляющее собой критическое описание общества утопического типа. А. выделяет наиболее опасные, с точки зрения авторов, общественные тенденции. (В аналогичном смысле в западной социологической литературе употребляются также понятия " дистопия ", т.е. "искаженная, перевернутая" утопия, и "какотопия", т.е. "страна зла"). А. можно представить в качестве своеобычной саморефлексии жанра социальной утопии. А. существенно меняет ракурс рассмотрения идеального социума: подвергается сомнению сама возможность позитивного воплощения какого бы то ни было преобразовательного интеллектуального проекта. При этом, если в жанре традиционной утопии происходит воображаемое обращение авторов в прошлое и настоящее, то в стилистике А. доминирует обращенность в будущее. Конституирование А. как особого интеллектуального жанра совпало по времени (20 в.) с установлением достаточно жестких общепринятых дисциплинарных границ в сфере гуманитарного знания, поэтому А. почти всецело представляет собой литературное явление. (Исторически А. ведет свое происхождение от сатирической традиции Дж. Свифта, Вольтера, М.Е. Салтыкова-Щедрина, Г.К. Честерстона и др., а также от жанра романов-предостережений, к которому обращались в своем творчестве А. Франс, Дж. Лондон, Г. Уэллс, К. Чапек и др.). 20 в. породил ситуацию, когда некоторые проекты утопических обществ с различной степенью самоадекватности стали реальностью. Разочарование в прогрессе, кризис идеалов европоцентризма, негативные эффекты функциональной дифференциации общества актуализировали жанр А., которая постоянно обращалась к репрессированным пластам общественной жизни. (Согласно мысли Оруэлла, А. становится возможной лишь после того, как "утопия была дискредитирована"). Переход от абстрактного интереса по поводу проектов преобразования общества к опасениям, связанным с перспективой их претворения в жизнь, был сформулирован Бердяевым: "Утопии выглядят гораздо более осуществимыми, чем в это верили прежде. И ныне перед нами стоит вопрос, терзающий нас совсем иначе: как избежать их окончательного осуществления?" Главными темами А. выступают, как проблемы невозможности непосредственного межиндивидуального общения вкупе с утерей личностью своего духовного мира (Е. Замятин), так и абсолютизированные до крайности негативные тенденции современного общества: нивелирующее людей потребление (О. Хаксли), тотальный контроль бесчеловечной государственной власти (Оруэлл), прогрессирующий индивидуализм (Р. Шекли) и т.д. А. А. Грицанов.
ГЛАВА II . МОТИВЫ УТОПИЧЕСКИЕ И АНТИУТОПИЧЕСКИЕ В РОМАНЕ Е. ЗАМЯТИНА «МЫ»
Предупреждение всем.
У этого романа, как и у его автора, сложилась очень непростая судьба. Роман был написан, по свидетельству самого автора, в 1920 году, но у нас никогда не публиковался. Появившиеся в середине 20-х годов за рубежом его переводы вызвали бурное негодование в нашей прессе. В выражениях тогда не стеснялись: и сам роман, и действия автора приравнивались к контрреволюционной вылазке. Ярлык, налепленный на книгу в те годы, без изменений, почти слово в слово, воспроизводился у нас до последнего времени. За рубежом же роман «Мы» в течение шести с лишним десятилетий был далеко не последним козырем в руках антисоветчиков. Смотрите, кричали они, вот он, коммунистический рай в натуре, вот он, коллективистский идеал в законченном виде!
А как реагировали на эти крики мы? Увы, далеко не лучшим образом. И Замятин, и его роман упоминались в нашей печати глухо, но когда о «Мы» все же заходила речь, то упоминающие беспрекословно соглашались с идеологическими противниками. Да, подтверждали они, «Мы» - действительно антикоммунистический роман, в нем изображен коммунизм. Хотя и в карикатурном, искаженном обличье. Мы, можно сказать, помогали создавать роману антикоммунистическую репутацию...
Что же такое случилось сегодня? Почему мы печатаем этот роман? Он что - перестал быть антикоммунистическим? Как это ни парадоксально, он никогда им не был.
Роман Евгения Замятина «Мы» продиктован страхом. Страхом за человечество, за его судьбу, за его живую душу.
Единое Государство, изображенное в романе, - это человечий термитник, его члены лишены даже собственного имени, они лишь «нумера», которые в одно и то же время, в предписанном порядке ходят на работу, спят, принимают пищу, поют гимны и гуляют шеренгами по четыре с государственными бляхами на юнифе, то есть на униформе... Живут они в стеклянных комнатушках-клетках, просматривающихся насквозь в любой час суток. Инакомыслие и вообще всякое отклонение от заведенного регламента жестоко преследуется Есть, конечно, кому и присмотреть за «нумерами»: многочисленную прослойку сию так и зовут - Хранители. В Едином Государстве растоптаны всякие понятия о человеческом достоинстве, и само растаптывание возведено в добродетель, граждан приучили к мысли, что существующий порядок «идеальной несвободы» и есть наивысшее благо для людей, что именно при такой организации ликвидированы все пороки, соблазны, искривления прежних, «анархических» структур. Люди освобождены от сомнений, надрывов, мучительных раздумий о смысле человеческого бытия - словом, от всего, что делает нашу земную жизнь столь трудной, но и столь привлекательной...
Герой романа, нумер Д-503, хотя и свято верит в местные догмы, но смутно ощущает неестественность ирреальность существования личности в таком обществе, недаром он, как математик, все время задумывается над тайной числа i - корня из минус единицы, чего-то такого, чего не может и не должно быть, но что тем не менее как бы есть и нагло высовывается в различных математических выкладках. Эта величина - впечатляющий символ: действительно, в жизни современного человечества немало иррационального, бессмысленного, но процветающего и даже агрессивного.
Может быть, своего венца «творческая» мысль организаторов Единого Государства достигла в Сексуальном Часе. По тамошним либеральным законам «каждый нумер имеет право на каждый нумер»; только встречающиеся предварительно должны взять талончик-допуск, предъявить его дежурному по блоку, и тогда они получают право прикрыть шторами прозрачные стены на строго определенное и одинаковое для всех время...
В мировой литературе через такое интимное и индивидуальное чувство, как любовь, не раз поверялись различные общественные механизмы. Именно потому, что любовь интимна и индивидуальна, она смертельно опасна для рядового «нумера», нумер, суммированный, проинтегрированный, как сказано в самом романе, должен только подчиняться, он не может чувствовать, размышлять, выбирать, он должен быть как все. Нет «я», есть только «мы». А любовь избирательна, любить как все нельзя. Вот почему это чувство необходимо вытравить, в стаде его не должно быть, в стаде может «иметь место» лишь случка. Но, вопреки утверждению, от любви не слепнут - от любви прозревают. Именно любовь стала причиной «маленькой неприятности», постигшей Д-503, - у него «образовалась душа»...
Конечно, панорама вышагивающих нумеров - гротеск, преувеличение. Но такое ли оно сильное, это преувеличение? Признаки замятинского города есть везде, где подавляется личность, порабощаются умы, торжествует интеллектуальный и физический террор, а люди низводятся до состояния скота, которого пытаются обучить отзываться на звон колокольчика. XX век оказался щедрым на подобные «модели». Разве мы не видели, кто на кинопленке, а кто и наяву, охваченных пароксизмами восторга обывателей на улицах и целые нации, преисполненные обожания к своему - как он там именуется у Замятина? - Благодетелю? Разве не было множества освенцимов, где «перевоспитывались» инакомыслящие посредством крематориев? Разве мы не знаем, что творили с собственным народом «красные» кхмеры, для которых отдельная личность и вправду стала пустой арифметической величиною, которую вовсе но следует принимать в расчет. И разве только для них? «Арифметически-безграмотную жалость - знали только древние: нам она смешна», - философствует герой Замятина за полвека до Пол Пота и Пиночета.
Признаки замятинского Города... Писатель создавал общечеловеческую модель, он предупреждал всех. И уж конечно, не по его воле эти признаки спроецировались в 30-х годах и на нашу страну...
Да, наши лагеря были ничуть не лучше иных прочих. Возможно, их отличие заключалось лишь в том, что они никогда не укладывались в рамки провозглашаемых доктрин, замалчивались, засекречивались, но - были, и забыть их нельзя, как и другие преступления, порожденные тем, что впоследствии стали называть культом личности.
Задумаемся, однако: не слишком ли простодушно мы соглашались, будто в романе изображен, пусть в искаженном виде, но именно социалистический строй? В самом тексте ни слова о социализме нет, изображенный у Замятина режим - это диктатура фашистского толка. И не мы ли первые должны были отречься от той усовершенствованной казармы, которая изображена в романе?..
Это отречение - хотя и с большим запозданием - свершилось. Сегодня замятинская сатира помогает нам бороться с недоброй памяти прошлым и его последствиями и последышами. А что касается «пасквиля», то, чтобы покончить с этим, уместно будет вспомнить М. Булгакова, которого тоже не раз обвиняли в антиреволюционных, антисоветских мотивах, у него есть очень тонкое замечание: «Пасквиль на революцию, вследствие чрезвычайной грандиозности ее, написать невозможно». Невозможно, даже если сильно хотеть. Все равно у автора получится обличение извращений, перегибов и т. д., но не ее существа, хотя понятно, иным толкователям весьма удобно выдавать перегибы и извращения за существо социализма.
Но, конечно, и упрощать такую сложную фигуру, как Замятин, не следует.
С юных лет он занимался революционной деятельностью к даже подвергался репрессиям. «В те годы быть большевиком - значило идти по линии наибольшего сопротивления; и я был тогда большевиком», - писал он в автобиографии, но тем не менее многого из происходившего он не принимал, брал под сомнение, что разумеется, отразилось и в его творчестве. Что поделаешь, у него было иное художественное видение, у него перед глазами была своя, замятинская Русь.
Но ведь такая Русь действительно существовала. И кто-то должен был сохранить и ее портрет, и ее настроение. Это сейчас мы научились или учимся смотреть на вещи с необходимой широтой и перестали отыскивать врагов там, где их не было, перестали находить основания для выбрасывания из советской литературы многих произведений, отразивших то сложное время правдиво и глубоко, но по-своему. Именно из совокупности очень разных книг, из многотемья и многостилья родилось могучее советское искусство 20-х годов, все богатство которого мы, может быть, только сейчас начинаем осознавать, а случается, и узнавать. И сегодня ничто не мешает нам взять на вооружение талантливый памфлет- предупреждение Евгения Замятина.
Но насколько же несправедливы были все-таки наклеенные на него политические ярлыки! Достаточно привести его слова из книги «Герберт Уэллс», в которой он, кстати, назвал Россию «фантастичнейшей из стран современной Европы». Книга эта увидела свет в 1922 году, то есть после того, как был написан роман «Мы», но тут - совершенно иное мироощущение. Никакого пессимизма. Напротив: «Человечество отделилось от земли и с замиранием сердца поднялось на воздух. С аэропланной головокружительной высоты открываются необъятные дали, одним взглядом охватываются целые нации, страны, весь этот комочек засохшей грязи - земли. Аэроплан мчится - скрываются из глаз царства, цари, законы и веры. Еще выше - вдали сверкают купола какого-то удивительного завтра...»
Однако тучи над головой писателя сгущались. И можем ли мы сейчас осуждать Замятина за то, что в 1930 году он обратился с письмом к Сталину с просьбой разрешить ему уехать из Советского Союза, мотивируя это тем, что на родине ему вынесен смертный приговор - так он называл полное запрещение публиковаться. Не без активного содействия Горького разрешение было дано. Как ни странно. (Обратившийся несколько позднее с подобной же просьбой Булгаков, как известно, получил отказ.) Но сам Замятин никогда не отделял себя от советской литературы. «Я знаю, - с горечью говорил он, - что если здесь в силу моего обыкновения писать по совести, а не по команде - меня объявили правым, то там раньше или позже по той же причине меня, вероятно, объявят большевиком».
Роман «Мы» кончается пессимистически. Готовящееся восстание против диктатуры разгромлено, его участники казнены после пыток. А дабы предупредить подобные заговоры, всем гражданам Единого Государства предписано подвергнуться несложной мозговой операции, которая окончательно превращает их в тягловый скот с бессмысленно вытаращенными глазами. Силой отправлен на операцию и главный герой, у которого только-только пробудились человеческие чувства. В результате он равнодушно наблюдает, как мучают перед смертью его любимую женщину, и даже успевает полюбоваться красотой ее темных глаз...
И все же та симпатия, с которой изображена в романе горсточка отважных бунтовщиков, во многом снимает безысходность концовки. Особенно удался писателю образ этой самой темноглазой женщины, «нумера I-330». Отважная до дерзости, женственная, сумевшая пробудить тоску даже в таком, казалось бы, бесповоротно засушенном продукте Системы, как математик Д-503, эта женщина - настоящий человек идеи, подлинная революционерка, прекрасно знающая, на что она идет, и выстоявшая, не сказав ни слова, до самого конца. Такими самоотверженными натурами любовался еще Тургенев в своем «Пороге». Тирания всегда будет рождать своих антиподов. Гибель Системы заложена в ней самой, всем мозговую операцию не сделаешь.
А есть еще, оказывается, и люди, которые не подчинились Единому Государству и живут среди дикой природы. Они обросли шерстью, но сохранили горячие сердца. Значит, надежда на возрождение человечества не утрачена.
Вспомним: очень похожее на замятинское противостояние, с той же отдаленной, но уверенной надеждой, изобразил Р. Брэдбери в не менее знаменитом романе - «451° по Фаренгейту». Там тоже у лесных костров обитают истинные носители человеческой культуры, а в стенах насквозь автоматизированного города ведется ее тотальное искоренение.
И в том и в другом романах авторы показали, как для порабощения человеческого духа используются новейшие достижения науки, тем самым утверждая, что наука сама по себе не спасение, не панацея, вопреки утверждениям технократов. Если она лишена подлинно нравственной основы, то ее достижения будут использоваться во зло. Вспомните жуткие телевизионные стены у Брэдбери. Власти телеэкрана над людьми Замятин не предугадал, но и он сумел разглядеть в дали немало. Эго и постройка Интеграла, гигантской, очень современной (и для наших дней) по конструкции ракеты, посредством которого правители Единого Государства намереваются осчастливить своими, с позволения сказать, идеалами обитателей иных миров. Это и вездесущее радио. И особо рассчитанные подслушивающие устройства, с помощью которых Хранители проникают в уличные разговоры. И синтетическая пища, причем именно из нефти. Как будто взятым из сегодняшней научной фантастики сюжетным ходом выглядит и уже упомянутая операция на мозге, лишающая человека фантазии, хотя, понятно, я ней есть и аллегорический смысл. В связи с этим хочется привести выдержку из высказываний крупного испанского нейрофизиолога Хозе Дельгадо, преподававшего в свое время в Йельском университете (но - обратим внимание на эту деталь - еще при Франко ученый согласился принять пост декана медицинского факультета в Мадриде): Дальнейшее совершенствование и миниатюризация электронной техники позволяет создать маленький компьютер, который можно будет вживлять под кожей. Таким образом, появится автономный прибор, который будет получать от мозга, обрабатывать и выдавать мозгу информацию. Такое устройство будет выдавать стимулирующие сигналы по определенным программам...» Поистине следует опасаться, чтобы некоторые утопии не осуществились на практике!..
Еще в 1922 году А. Воронений, первый и, может быть, самый беспощадный критик романа «Мы», все-таки объективно заметил: «С художественной стороны роман прекрасен. Замятин достиг здесь полной зрелости...» В чем же эта «прекрасность»? Прежде всего, думается, - в стиле, в абсолютной точности совпадения стиля повествования с изображением. Трудно подыскать для него подходящий эпитет: импрессионистический, сюрреалистический?.. Эти определения ни в малейшей степени не передают его своеобразия Стиль романа нельзя даже назвать «замятинским», потому что другие произведения писателя сделаны совсем в иной манере, может быть, близкой к гоголевской живописности. Перед нами стиль, специально выработанный для романа «Мы»; его художественная функция - передать физическое ощущение стерильности, мертвенности того античеловеческого мира, в котором живут герои романа. Место и время действия кажутся вымороченными, остановившимися, никакими, лишенными индивидуальных признаков. То же самое можно сказать и о персонажах. Необходимо было особое мастерство, чтобы не просто передать отсутствие у них индивидуальности (для этого достаточно раскрыть любую плохую книжку), но именно наличие отсутствия» - стертость, унифицированность, одинаковость. И только I-330 имеет признаки живого человека, потому что она и духовно, и даже территориально выламывается из границ Города.
В романе почти нет словесной игры, вообще-то характерной для Замятина, - множество коротких, часто просто назывных элементов соединяется в длинные цепочки с помощью многочисленных тире и двоеточий. Так, пожалуй, в русской литературе не писал никто. В те годы в ней было множество языковых экспериментов, однако зачастую они лишь затрудняли чтение, а то и затемняли смысл. Язык Замятина в романе внятен, недвусмыслен, точен, как пулеметная очередь, как текст приговора. И еще одну задачу должен был выполнить стиль - передать временную удаленность действия. Надо сказать, что такая задача ставилась часто (и многими авторами), но редко удовлетворительно решалась: в большинстве произведений о будущем что автор, что его герои объясняются на языке, употребляемом в год выхода книги. Отстраниться, «оторваться» от своего времени очень трудно, а полностью, понятно, невозможно. Свидетельство тому центральное слово романа - «нумера», сейчас сохранившееся разве что в «нумерации». И тем не менее Замятин справляется с невозможным. Это действительно другой, чужой, чуждый 20-м годам, а пожалуй что, и нашему времени язык...
Влияние, которое оказал роман «Мы» на прозу XX века, вряд ли может быть взято под сомнение.
Мы уже вспомнили о Брэдбери. Нет такой статьи о романе «Мы», где бы вкупе с ним не упоминалась бы и еще одна книга - «1984» англичанина Дж. Оруэлла. Вот уж, казалось бы, бесспорный антикоммунист! Вроде бы дальше и некуда Он сам, в том числе и в романе, говорит об этом неоднократно и даже, пародируя наши аббревиатуры, называет строй, изображенный в «1984» «ангсоцем», т. е. английским социализмом. Да и некоторые эпизоды в его книге, что называется, скопированы с не лучших, скажем так, сторон нашей действительности, например, со сталинской расправы над старыми, испытанными кадрами революционеров. Тем не менее и с Оруэллом и его романом тоже нелишне разобраться. Нет сомнений, Оруэл намеревался уязвить тоталитаризм в социалистическом образе, как он ему представлялся. Появление этой книги - результат разочарования автора в революционных идеалах молодости (Оруэлл был антифашистом). Но давайте подумаем: следует ли принимать на свой счет и все то, что изображено в «1984», ну, скажем, известные лозунги повсюду развешанные в оруэлловской Океании: «Война - это мир», «Свобода - это рабство», «Невежество - сила». Не переадресовывать ли их кому следует? Кому именно - понимают многие, в том числе вовсе не принадлежащие к нашим сторонникам. Вот что, например, сообщил однажды корреспондент «Правды» из Вашингтона: «Как справедливо заметил обозреватель «Нью-Йорк Таймс» Т. Уикер, приемы мистера Уайнбергера (бывшего военного министра США. - В. Р.) удивительно напоминают метод героев писателя Оруэлла, ставивших все с ног на голову и провозгласивших, что «война - это мир»
Замятинским романом наши противники манипулируют особенно охотно. Как же - произведение русского писателя, да еще «сбежавшего оттуда»! Но пусть они говорят, что хотят, а нам надо бы гордиться тем, что именно наш писатель стал родоначальником жанра антиутопий-предупреждений, сложившегося к настоящему времени в огромную библиотеку. Будем считать, что роман «Мы» не по своей вине был долгое время как бы в плену и наконец вернулся на родину, ибо сказано: лучше поздно, чем никогда.
2.Роман «Мы» принадлежит к жанру антиутопии, то есть противополагает розовой сказке о фатально счастливом будущем человечества скептический, подернутый трауром взгляд. Мировая литература знает множество утопий и антиутопий - от Платона и Томаса Мора до Э. Кабе и У. Хоуэлса. Но Замятин стал родоначальником нового извода этого жанра, сатирической утопии XX века, когда технические и социальные фантомы новейшей цивилизации пустились наперегонки с самым смелым воображением. По его следу пойдут уже Олдос Хаксли с его «Прекрасным новым миром» (1932) и более ядовитый и изощренный Дж. Оруэлл со «Зверофермой» (1945) и «1984» (1949), вплоть до Рэя Бредбери и наших Стругацких. Конечно, можно вообразить себе в этом жанре и выдумку похитрее, и сюжет поострее, но другой такой книги, какую написал Замятин, никогда не будет уже потому, что она первая.
Перед читателем романа «Мы» возникает странный, но смутно узнаваемый мир через тысячу лет, отгороженный от всего живого глухой стеклянной стеной. Мир Единого государства, рационализированный и упорядоченный до точки, мир единообразия и несвободы, мир без любви, без поэзии, без науки, без личности, без души. Мир рабства, создающий иллюзию счастья, вследствие полной атрофии воли граждан, слепо вверивших свои судьбы Единому Государству, а в сущности, одному человеку - Благодетелю. Мир математических формул и чисел, заменивших слово.
А для низкой жизни были числа,
Как домашний, подъяремный скот,
Потому, что все оттенки смысла
Умное число передает,
Писал современник Замятина Н. Гумилев. И в романе «Мы» словонастолько вытеснено числом, что даже личные имена людей заменены цифрами, номерами. Д-503 - «нумер» главного героя, трагическое ясновидение автора, сбывшееся в лагерной практике.
В книге, создающей обобщенный пугающий образ механического, казарменного будущего, наивно выискивать памфлетный социальный адрес, видеть намек или систему намеков на какую-то одну страну или общественный уклад. То, что смущает, отвращает и беспокоит Замятина в возможном будущем человечества, уже и на нашей недавней памяти находило осуществление в разных формах и в разных точках земного шара. Об этом следует сказать потому, что в трактовке романа «Мы» у нас в стране и за рубежом существуют две крайности. Одна - что все, описанное Замятиным, навеяно тенденциями развития буржуазного мира, тем, что могло быть подмечено автором в промышленной Англии в пору, когда он провел там два года в Лондоне, в доках Нью-Касла и Саут-Шилдса, и, таким образом, «мы» - это «они». Другая крайность - что все, воссозданное в романе, обращено к критике новой революционной действительности, социализма в собственном смысле слова, и, таким образом, «мы»-это именно «мы» и никто иной. Между тем текст романа, рассмотренного с дистанции времени, дает основание для более объемной и точной интерпретации. Если взглянуть на вещи с точки зрения психологии творчества, то, бесспорно, поразившая Замятина в Лондоне «каменная, асфальтовая, бензинная, механическая страна», как напишет он в «Островитянах», могла подсказать автору нечто для его утопии. Кстати, и Достоевский полемический образ «Хрустального дворца» будущего вынес из своих английских впечатлений. В начале XX века жестко рациональная организация труда и сопутствовавшая ей эксплуатация легли в основу модной системы тейлоризма (по имени ее изобретателя- американского инженера Ф. У. Тейлора) - эго словцо по меньшей мере трижды встречается в романе. Признак отменно механизированного мира с новыми рабами производства в пору, когда до эры роботов и компьютеров было еще далеко, стоял перед глазами автора, тем более что и в молодой Советской республике «тейлоризм» находил мощную поддержку, в частности, во «Всеобщей организационной науке» А. А. Богданова и трудах А. К. Гастева.
Но несомненно, что картина, нарисованная романистом, имела отношение и к его скептическим раздумьям о путях нового общества, первые шаги которого он видел собственными глазами, живя в Петрограде. Роман был написан в разгар политики «военного коммунизма», и это давало Замятину материал для его раздумий об опасности казарменного социализма в полуграмотной тогда стране с сильными пережитками «азиатчины».
Роман-утопия, или, точнее, утопическая сатира, был одновременно романом-предупреждением. Заглянув в отдаленное на тысячу лет будущее, Замятин в условной, по существу, сказочной форме рассказал о том, что аккумулировало его тревогу, предощущение опасности.
Сегодня мы читаем роман почти три четверти века спустя после того, как он был написан. До тысячелетнего будущего далеко, а кое-что из им придуманного мы увидели въявь,- Замятин не учел процессов исторического ускорения в XX веке. Это относится к техникофутурологической фантазии автора, описывающего воздушный корабль «Интеграл», что-то вроде «Шатла» или наших космических кораблей, правда, с наивными подробностями, напоминающими допотопный пароход: «командная рубка», «малый ход», «два кормовых». Предугаданная Замятиным «нефтяная пища» заставляет вспомнить о синтетической «черной икре», пропагандировавшейся академиком Несмеяновым, и т. п. Но существеннее нередкие снайперские попадания автора в социальные мишени: «газовая комната», напоминающая о зверских изобретениях гитлеризма. Или, увы, известные нам не из вторых рук манифестации в честь Благодетеля, выборы с заранее известным итогом в День Единогласия, тотальная покорность одной воле, слежка незримых «хранителей» и т. п. Даже такая мрачная подробность, как победа над голодом в Едином государстве, достигнутая посредством голодной смерти части населения, может показаться горестным предсказанием, осуществившимся во время голода на Украине в 1932-1933 годах.
Стоит ли при этом удивляться, что автор романа в чем-то ошибся, где-то не попал в цель, преувеличил или преуменьшил опасность? «Розовые билетики» на партнера в сексуальный день или прозрачные стеклянные стены домов, не позволяющие гражданам ни на мгновение уйти от надзора, слава богу, еще нигде, кажется, в мире не имели прямой аналогии. Но и не требовать же этого от романа, где речь идет, понятно, о гиперболизированных образах и сатирических сгущениях.
Внушением какой чудесной силы Замятин сумел все же так многое угадать? Откуда вообще являются временами в искусстве эти ясновидцы или, говоря высоким словом, горестные пророки? Если оставить в покое мистику, дело обстоит достаточно просто: интуиция художника позволяют ему увидеть в своей современности зародыши будущего – счастливого или несчастливого. В каком-то смысле настоящее всегда состоит из двух перетекающих друг в друга времен – минувшего и предстоящего, но громадное большинство людей не видит, не осознает этого, безотчетно отдаваясь потоку жизни: для них прошлое, будущее и настоящее разделены прочными перегородками. Зоркий ум и яркое воображение («Флора и фауна письменного стола гораздо богаче, чем думают...»,- замечал Замятин) способны угадать хотя бы некоторые черты отдаленного будущего, просвечивающие в завязи уже в современности, обрадоваться им или испугаться. Замятин пугается. Писатель - Кассандра рассказывает поучительную сказку, тревожась за будущее человечества и своей страны, предостерегая от ошибок. И тут все дело в том, какую выбрать точку зрения: возмутиться тем, что нам пророчат, воспринять это как выходку мизантропа, вольную или невольную подножку в трудном деле строительства нового мира? Или понять его книгу как личную боль, предостережение доброжелателя и союзника? Тогда вместо раздражения и укоризны - даже при неполном согласии с автором - явится благодарность писателю. (Так благодарны мы эпидемиологу, указавшему на опасность распространения болезни и выделившему вирус,- ведь мы не клянем его за его предостережения, даже если покуда чувствуем себя здоровыми.)
Слов нет, антисоциалистическая пропаганда могла использовать (и использовала) роман Замятина, как и в еще большей мере романы Оруэлла, в своих целях. Но разве есть такая полезная вещь, которой невозможно было бы злоупотребить? Конечно, всякая сказка а фантазия Замятина именно сказка, и не очень благодушная, содержит в себе «добрым молодцам урок». Но сердиться на сказку, лишенную розового утешения, не значит ли выдавать себя: беспокойство писателя попало в цель. Напротив, свободное от комплексов вины и страха, прямое и здоровое отношение к фантазии художника признак силы и уверенности в себе: прислушаемся к сумрачному предостережению и не допустим беды.
К сожалению, этой мудрости не хватило у современников Замятина. Когда в 1924 году роман «Мы» без согласия писателя появился в ряде зарубежных изданий, автор подвергся все нарастающему валу печатной критики, перешедшей к началу 30-х годов в прямую травлю. Это вынудило его эмигрировать из СССР. Разрешение на отъезд было дано вследствие письма Замятина И. В. Сталину в 1931 году, а вскоре на перроне Белорусского вокзала его навсегда провожал друживший с ним Михаил Булгаков. Жизнь на чужбине не способствовала расцвету художественного дара Замятина, и он скончался спустя пять лет в Париже, не прибавив заметно славы своему перу немногими написанными вдали от родины страницами: корни его были в России, более того - в революции, которой он хотел помочь своим нельстивым словом.
«Не нужны нам спорщики, а нужны поноровщики»,- говорит ироническая народная пословица. Замятин не «поноровщик», он любит спорить и готов азартно идти наперекор нашему читательскому «нраву». Потому он не может быть мил обывателю, жаждущему более всего покоя, душевного комфорта и успокаивающему себя на мысли, что какие бы курбеты ни выкидывала история, все к лучшему в этом лучшем из миров.
Но ведь есть и еще выход - борьба со злом, и о нем тоже не забывает Замятин в своей фантастической фреске. Картина будущего тоталитарного мира была бы беспросветно черна, если бы не попытки людей выйти за его пределы. Ведь за Зеленой Стеной, изолировавшей государство-полис, существует какая-то живая лесная чаща, там бушует жизнь, там сохранилась природа с ее птицами, цветами и травами, а люди не чувствуют себя рабами. Человеческие страсти трудно убить до конца, и в городе зреет милый сердцу старого бунтовщика Замятина заговор против власти Благодетеля. То, что истоком бунта как и всего живого на земле, служит женщина, а стимулом к прозрению героя-внезапная, как вспышка атавизма, «старинная» любовь, конечно, не случайно. И хотя конец романа трагичен - и у смирившегося героя вырезают последнее прибежище живого протеста - фантазию, автор верит в другое: пока жива душа, разум, творчество, никакое механическое тоталитарное устройство не способно завладеть миром до конца. Более того - сохраняется надежда на его поражение и конечное торжество подлинно человеческих ценностей - любви, свободы, творчества.
3. Самое крупное произведение писателя послеоктябрьского времени стало и самым «фантастическим». Роман «Мы», написанный в 1921 году,- первое явление этого рода в советской литературе. «Фантастика вышла убедительной. Это потому, что не Замятин шел к ней, а она к нему. Это стиль Замятина толкнул его на фантастику» 1 ,- писал Ю. Н. Тынянов в 1924 году. Критика давно уже указала место романа в литературной истории XX столетия. Признано, что сочинение Замятина во многом предопределило развитие жанра «антиутопии» в зарубежных литературах, ведущей ее проблематики -
драматические судьбы личности в условиях тоталитарного общественного
устройства. В этом ряду обычно называют имена О. Хаксли, автора романа «Прекрасный новый мир» (1932), Д. Оруэлла и некоторых других.
1 Тынянов Ю. Н. Поэтика, история литературы, кино, М., 1977, с 156.
Впрочем, первым, кто сказал предельно точно об «антиутопии» XX столетия и
ее «пионере», был сам Замятин. В работе о Герберте Уэллсе он противопоставил классические утопии, создатели которых (Т. Мор, Т. Кампанелла, У. Моррис и др.) «дают (...) кажущееся им идеальным строение общества (...) утопия имеет знак фантастике «со знаком -» в романах Уэллса, нацеленных «почти исключительно» на то, «чтобы вскрыть дефекты существующего социального строя, а не затем, чтобы создать картину некоего грядущего рая»; это - «в большинстве случаев - социальные памфлеты, облеченные в художественную форму фантастического романа» ".
Творчество Уэллса открывает одно из самых перспективных направлений в литературе нашего века, считает Замятин. И в длинный перечень имен и названий, призванный подтвердить это, по справедливости вводит свой роман «Мы». К нему относятся в полной мере признаки «антиутопии», очерченные в статье. Ни у кого из читателей не возникало сомнений в том, что адреса замятинской фантастики со знаком «-»- это и адреса текущего дня, те самые, что и в «бытовых» произведениях писателя. Критикой было тогда же замечено кровное родство между новым его сочинением и «Островитянами».
Нити, протянувшиеся от «английской» повести, видны уже на первой ее странице - там, где викарий Дьюли растолковывает миссис Дьюли свой «Завет Принудительного Спасения»: «жизнь должна стать стройной машиной и с механической неизбежностью вести нас к желанной цели». Слова эти - «готовый» эпиграф для романа «Мы». В фантастико-гротесковом облике предстает здесь общество будущего. Но в нем нет ничего, что не предвещала бы уже современная писателю реальность. Завет викария о «механической» жизни, воплощенный с идеальной точностью,- вот что такое «математически совершенная жизнь Единого Государства» из замятинской «антиутопии». Вещественный прогресс, обернувшийся разрушительным регрессом духа. Символический образ «огнедышащего ИНТЕГРАЛА», чуда технической мысли и одновременно орудия жесточайшего порабощения, открывает книгу. Бездушная техника вместе с деспотической властью превратили человека в функцию машины, отняли у него свободу, воспитали в добровольном рабстве. Ему, человеку-«нумеру», лишенному имени, было внушено, что «наша несвобода» есть «наше счастье» и что это «счастье» - в отказе от «Я» и растворении в безличном «МЫ», ибо «личное сознание - это только болезнь». Внушено, что художественное творчество - «уже не беспардонный соловьиный свист», когда «всякий писал - что ему вздумается», а «государственная служба». И что интимная жизнь - тоже государственная обязанность, выполняемая сообразно «Табелю сексуальных дней».
«Предупреждением о двойной опасности, грозящей человечеству: гипертрофированной власти машин и гипертрофированной власти государства» * 2 - назвал свой роман Замятин. Именно эта угроза прежде всего страшила и авторов последующих западных «антиутопий». Так у Хаксли в «Прекрасном новом мире» (1932). «Мировое Государство» будущего, где летосчисление ведется «от Форда», в чьем девизе слово - «Однотипность», безраздельно и неусыпно властвует - с помощью совершенной техники и недреманного ока «Верховных Контролеров» (у Замятина - Хранителей) - над жизнью всех членов общества. Властвует от рождения (в инкубаторах) и до смерти, полностью обезличивая основную массу и жестоко отсекая «всех тех, кто (...) оказались слишком яркими (...) кого не удовлетворяют стандарты правоверности...». Провидение судеб буржуазной демократии, неминуемой ее эволюции к тоталитарной системе - вот что было завещано Замятиным его преемникам. Не следует, однако, делать вывод отсюда, что роман «Мы» не имел отношения ни к России, ни к революции, а только к буржуазно-технократическому обществу Запада. Между тем такие мнения высказываются в последнее время. Но целиком принять как эту, так и противоположную ей версию прошедших лет - роман антиреволюционен - значило бы сильно упростить авторский замысел. Сочинение Замятина, разумеется, проникнуто раздумьями о российской послереволюционной действительности (о чем неопровержимо свидетельствует и его публицистика тех лет, прямо «комментирующая» многие линии, мотивы произведения, вплоть до отдельных эпизодов и «формул»). Но эти раздумья - вопреки тому, что им приписывали,- неоднозначны.
Автор «Мы» испытал воздействие мысли Достоевского - создателя «Записок из подполья», «Бесов» и «Легенды о Великом инквизиторе» (из «Братьев Карамазовых»), В литературе о Замятине на это обратили внимание уже очень давно. Диапазон критики тоталитарного общественного принципа в творчестве Достоевского, к которой были так внимательны литераторы XX столетия, чрезвычайно широк. В ее орбиту наряду с буржуазной западной цивилизацией, католицизмом и т. д. вовлекались - частью - и современные писателю социалистические учения. Мы не приемлем общего отношения Достоевского к революционно-социалистическому движению. Но высоко ценим то, что может быть истолковано как глубокие прозрения о возможных (и уже обнаружившихся при жизни писателя) извращениях социалистической идеи на ее будущем историческом пути.
Нечто подобное встретим и у Замятина. В его «антиутопии» ассоциации с Достоевским - порою на поверхности. Хотя бы - так близкие философии Великого инквизитора - рассуждения Благодетеля (запись 36-я) о «любви к человечеству», которая «непременно бесчеловечна», и о людях, мечтающих о том, чтобы кто-нибудь «приковал их (...) на цепь» к их «счастью». (Позднее Хаксли, приникая к тому же источнику, вложит в уста Верховного Контролера из «Прекрасного нового мира» слова о людях, тяготящихся своей свободой, превратившейся в анархию, жаждущих покориться власти, «отдать под контроль даже свой аппетит».) А постоянная ирония по поводу «стеклянного рая», в котором среди «прозрачных, как бы сотканных из сверкающего воздуха стен» живут, «всегда на виду», люди-«нумера» Единого Государства? Это - и отголосок звучащей в «Записках из подполья» иронии по поводу «хрустального дворца» - общества будущего в духе социалистов-утопистов, где «все поступки человеческие (...) будут расчислены (...) математически», как повелевают «разум и выгода».
Через Достоевского высказывалось недоверие к строительным началам революции, особенно характерное для Замятина в первые послеоктябрьские годы. Отношение к политике «военного коммунизма» стало камнем преткновения для писателя. Эта политика, предусматривавшая сугубую централизацию политической и экономической жизни в стране, ряд жестких, стеснительных (в том числе и уравнительных) мер, была временной и вынужденной в условиях гражданской войны и хозяйственной разрухи. Но Замятину (и далеко не только ему в ту пору) представлялось, что другого выбора не дано и не будет и что навязана единственная модель дальнейшего движения - новый, наряду с буржуазным, вариант тоталитаризма. Уже в 1918 году он полагает, что освободительная стихия захлебнулась (статья «Скифы ли?»). Но позднее, хотя и трудно меняя свой взгляд на современность, он высказал в статье «Цель» нечто иное об общественных перспективах: «Все отличие командующего сейчас класса в том, что он командует временно, что он командует для того (...) чтобы сбросить с человечества иго (...) всякой
команды...» 1 Роман «Мы» демонстрирует и мысль скептическую, и мысль уповающую. В «антиутопии» сблизились представления писателя о настоящем и будущем буржуазного мира с наблюдениями над пореволюционной русской
действительностью. Это, разумеется, было весьма уязвимо. Политика «военного
коммунизма» не давала оснований для того, чтобы заключать о социалистической общественной концепции в целом. Но сочинение Замятина приобрело особые цену и поучительность в ином смысле: как предупреждение о возможных искажениях этой концепции (и тут - заветы Достоевского), об опасности уклонений нового общества с истинного пути и злоупотреблений методами стеснения свободы. Последующая отечественная и мировая история показала, что тревоги писателя были не напрасны.
Приблизительно тогда же, когда и «Мы», была написана первая замятин- ская пьеса - «Огни св. Доминика». Тематически обращенная к историческому прошлому, она, по существу, выполняла ту же роль - напоминала о настоящем и предупреждала о будущем.
Что касается романа, то его злободневность усиливалась и литературной полемикой. Она была нацелена против распространеннейших в ту пору художественных тенденций, связанных прежде всего с пролеткультовским движением: с одной стороны, представление о «безбрежной» коллективности, в которой надлежит раствориться отдельной личности, и, с другой,- культ индустрии, машины, которым нередко уподобляли и даже подчиняли человека поэты и прозаики этого толка. Замятин воспротивился и фетишу коллективности в
подобном понимании, и фезишу техники. На всем протяжении книги можно найти саркастические тому подтверждения: и, например, упоминание о «наших
1 Замятин Е. Лица. Нью-Йорк, 1955, с. 177.
поэтах», которые «с нами в ногу идут под строгий механический марш Музыкального Завода», и призывы вроде следующего: «забыть, что ты - грамм и почувствовать себя миллионной долей тонны...», и очень многое другое. И не пародирует ли пролеткультовские гимны машинерии такое вот обращение к жителям Единого Государства: «Каждая искра динамо - искра чистейшего разума; каждый ход поршня - непорочный силлогизм. Но разве не тот же безошибочный разум и в вас?» Да и само название книги иронически переосмысливает памятное слово «Мы», которое стало своего рода катехизисом эстетики и поэтики этого движения, его воинственным кличем.
Правда, и Замятин был односторонен в этой полемике, вкладывал в нее чересчур много яду, не желал замечать достоинств (а они, несомненно, были) у своих оппонентов. Но само по себе требование преодолеть безликую массовидность, усилить внимание к человеческой индивидуальности было своевременным, совпадало с общими помышлениями молодой советской литературы.
Вместе с тем основное содержание романа выходит за временные и пространственные пределы, за границы конкретных политических, общественных, идеологических и тому подобных обстоятельств. «Вечные» вопросы остаются излюбленной сферой писателя. И центральный из них вновь - и еще более крупно, чем раньше,- ставится здесь во главу угла: естественные свойства души, природа человеческая, стремящаяся к свободному самовыявлению, и искусственные условия ее существования - социальные, бытовые, психологические,- созданные самим человеком.
Среди их «создателей» - те, кто противопоставил «дикому состоянию свободы» «благодетельное иго разума», кто подчинил жизнь «четырем правилам арифметики» и кто - на службе одописцев Государства -опоэтизировал эту «последнюю мудрость»:
Вечно влюбленные дважды два,
Вечно слитые в страстном четыре,
Самые жаркие любовники в мире -
Неотрывающиеся дважды два...
Рационализм как преступление против человечности, разрушающее живую душу,- одна из лейттем романа. Интенсивно развивая ее, автор следует давней традиции классической русской литературы.
Еще одна лейттема особенно созвучна нашим сегодняшним экологическим тревогам. «Антиобщество», изображенное в «Мы», несет гибель естеству жизни, изолируя человека от природы. Образ Зеленой Стены, наглухо отделившей «машинный, совершенный мир-от неразумного (...) мира деревьев, птиц, животных...»,- один из самых зловещих символов произведения. Надо выгнать «обросших цифрами» людей «голыми в леса», чтобы они «учились» там у «птиц, цветов, солнца». Речь не о пресловутом «голом человеке на голой земле», не о «руссоистском» бегстве от цивилизации, а о восстановлении целостной сущности человека.
И автор верует в это. «...Иррациональные величины прорастают сквозь все прочное...» Это испуганное признание, оброненное повествователем из «Мы» - законопослушным жителем Государства, приобретает знаменательный общий смысл. Оно означает, что стихийно органические силы души (кажущиеся «иррациональными» людям, «обросшим цифрами») неиссякаемы, что они непрерывно подтачивают мертвые формы, оковавшие бытие человека. И пусть сегодня на месте разрушенной мятежными силами Зеленой Стены станет другая, из высоковольтных волн, завтра окостеневший рассудок отступит перед живой жизнью.
Всё же опасности, ее подстерегающие, писатель ощущал еще острее. В нашествии рационализма на жизнь духа, в отчуждении от природы он увидел угрозы всему человечеству, самой родовой человеческой сущности. Этим подсказано й особое напряжение формы повествования - предельно обобщенной, «фантастически» сгущающей, концентрирующей тему. Автор «Мы» - из тех наших крупных художников, кто усиленно приковывал внимание к судьбам «вечных» ценностей в условиях глобальных исторических сдвигов XX столетия.
Но широты этого замысла не оценили в ту пору, отказав роману в публикации на родине, сводя его содержание - чаще всего - к политическому памфлету против революции и социализма. Под этим знаком воспринимали и последующую деятельность писателя. Изоляция Замятина в литературном мире все усиливалась. В его критике советских мещан, приспособленцев разного толка, раболепствующих и «юрких» собратьев по перу, знающих, «когда петь сретение царя и когда молот и серп» и др. видели поклеп на действительность.
В 1923 году Замятин сказал по поводу обвинений отдельных литераторов из группы «Серапионовы братья» в антиреволюционности: «Писателей, враждебных революции, в России сейчас нет - их выдумали, чтобы не было очень скучно. А поводом послужило то, что эти писатели не считают революцию чахоточной барышней, которую нужно оберегать от малейшего сквозняка» 1 2 . Писатель мог повторить это и по отношению к себе.
После «Мы» взгляд Замятина на новую действительность постепенно просветляется, становится шире. Сомнения, однако, оставались и потом. Точнее, даже не сомнения, а приверженность к своему философически общему взгляду на современный мир и соотношение в нем природных и исторических начал. Писатель вновь вспоминает о русском Севере, далеком еще от основных исторических дорог (рассказ «Ела»). И вновь (как и в более раннем рассказе «Север») находит живую жизнь, яркую игру стихийных чувств в его первозданном быте, хотя и повсеместно теснимом так называемым прогрессом. Историческое движение эпохи вовсе не враждебно Замятину. Но он хочет его возвышения до природно-общечеловеческих начал.
Вот «Сподручница грешных». Нечто очень задушевное выразилось в этом небольшом рассказе с нехитрым сюжетом. Сюжетом о том, как мужицкие «экспроприаторы» захотели конфисковать для «обчества» монастырские финансы и как, пристыженные добротою своего «классового врага» - матери Нафанаилы, игуменьи, возвратились восвояси, не решившись совершить задуманное. Не означает ли это проповедь классового примирения? В социально накаленной атмосфере 20-х годов могло возникнуть и такое восприятие произведения. Но писатель был слишком трезв, чтобы сеять подобные иллюзии. Призыв решать конфликты тогдашней действительности в духе «Сподручницы грешных» был бы на самом деле весьма странным. Речь, однако, не о реальном, а о возможном. Вернее - о возможной, не сегодняшнего дня, реальности, в которой могла бы полнее проявиться естественная и добрая человеческая сущность.
Что мысль писателя именно такова, выразительно подтверждает «Рассказ о самом главном», в котором, по существу, та же тема переведена из внешне бытового в философское измерение. Своею формой он наиболее выделяется среди прочих замятинских произведений той поры. Писатель «собрал» здесь вместе поистине все, что считал необходимым художественным достоянием
современной прозы («сплавы из фантастики и реальности», смещение повество
вательных планов, особая техника монтажа и, наконец, предельно динамичный,
«летучий» синтаксис, в котором «сложные пирамиды периодов - разобраны по камням самостоятельных предложений» 3).
Я боюсь.- «Дом искусств», 1921, № 1, с. 43.
2 «Русское искусство», 1923, № 2-3, с. 58-59.
3 Писатели об искусстве и о себе, с. 73.
Утопия (от др.-греч. οὐ «не» и τόπος «место»; по другой версии: ου – «благо», то есть «благое место») – жанр художественной литературы, близкий к научной фантастике, описывающий модель идеального, с точки зрения автора, общества. В отличие от антиутопии характеризуется верой автора в безупречность модели.
Название
Название жанра происходит от одноимённого произведения Томаса Мора – «Золотая книжечка, столь же полезная, сколь и забавная о наилучшем устройстве государства и о новом острове Утопия» (1516 г.), в котором «Утопия» лишь название острова. Впервые же в значении «модель идеального общества» это слово встречается в книге путешествий английского священника Сэмюэла Перчеса «Паломничество» (Pilgrimage, 1613). Там же впервые употребляется и прилагательное «утопический» (utopian). Несмотря на столь позднее укрепление этого термина, первой утопией в истории европейской литературы считается модель идеального общества в диалоге Платона «Государство» (он же впервые использует слово Утопия в значении «место, которого нет» в трактате «Государство» (427–347 гг. до н. э.).
Детальная история жанра
Начало жанра было положено ещё трудами античных философов, посвящённых созданию идеального государства. Самым известным из них является «Государство» Платона, в котором он описывает идеальное государство, построенное по образу и подобию Спарты, с отсутствием таких недостатков, присущих Спарте, как повальная коррупция (взятки в Спарте брали даже цари и эфоры), постоянная угроза восстания рабов, постоянный дефицит граждан и т. п.
Жанр появляется вновь в Эпоху Возрождения, что связано с именем Томаса Мора, написавшего «Утопию». После этого начался расцвет жанра утопии с активным участием социал-утопистов. Позднее, с началом промышленной революции, начали появляться отдельные произведения в жанре антиутопии, изначально посвящённые критике сложившегося порядка (см. утопический социализм). Ещё позднее появились произведения в жанре антиутопии, посвящённые критике утопий.
В современной литературе утопия рассматривается среди жанров научной фантастики. В утопиях конструируется некая «вторая действительность», которая противопоставляется окружающей реальности и содержит острую критику современности. Расцвет утопической литературы совпадает с полосами острых культурных кризисов и кардинальных перемен в жизни общества.
Основные черты утопии
Своими корнями утопическая литература уходит в архаические мифы о посещении подземного царства и в жанр народной сказки, в образно-композиционной системе, в которой важное место зачастую занимают некие блаженные волшебные страны, где добро окончательно побеждает зло, текут «молочные реки с кисельными берегами» и т.д. В процессе исторического развития в литературе выработался ряд устойчивых сюжетных ходов, обеспечивающих перемещение героя из обыденного мира в фантастическую реальность утопии: сны, видения, путешествия в неведомые дальние страны либо на другие планеты и т.п. Мир утопии располагается, как правило, вне привычных времени и пространства. Он помещается либо в странах на другом конце Земли (порой за ее пределами), недоступных простым смертным, и «случайно», «фантастическим образом» открывается стороннему гостю, либо переносится в «прекрасное будущее», воплотившее в жизнь светлые чаяния современного человечества. Принцип контраста настоящего и будущего в утопиях часто реализуется через диалог между сторонним визитером, которого все вокруг приводит в изумление, и его «чичероне», то есть проводником по новому миру, объясняющим чужестранцу устройство идеального общества.
Характерные черты утопий:
- Общество, которое писатели изображают, застыло в неподвижности; ни один утопист не изображает изобретённый им мир во временном протяжении.
- Все утопии предполагают полное единомыслие, в них присутствует упрощенный взгляд на человека, нет индивидуализации характеров, схематизм в их изображении.
- В утопиях нет каких-либо внутренних конфликтов. Сюжет утопии предполагает описание мира, его законов, взаимоотношение людей, основанных на разумных принципах и поэтому не располагающих к конфликту.
- Все процессы, происходящие в обществах, протекают по заранее установленному образцу.
- Эти совершенные общества полностью отгорожены от внешнего мира. Пространство в утопии замкнуто, изолировано.
- Утопиям свойственно изображать свой мир, ориентируясь на некий идеал, оторванный от реальности.
- В утопиях нет сатиры, так как там идет утверждение идеала и противопоставление этого идеала реально существующей действительности.
Известные произведения
- «Государство», Платон.
- «Утопия», Томас Мор.
- «Город Солнца», Томмазо Кампанелла.
- «История севарамбов», Дени Верас.
- «Новая Атлантида», Фрэнсис Бэкон.
- «Что делать», Николай Чернышевский (Четвёртый сон Веры Павловны).
- «Остров», Олдос Хаксли.
- «Туманность Андромеды», Иван Ефремов.
- «Полдень, XXII век», А. и Б. Стругацкие.
- «И не осталось никого», Эрик Фрэнк Расселл.
- «Выбраковка», Олег Дивов.
- Цикл «Меганезия», А. Розов.
Жанр утопии в русской литературе
Зарождение
В истории русской литературы существует также довольно прочная традиция создания утопических произведений, связанная с такими именами, как Сумароков, Радищев, Одоевский, Чернышевский, Достоевский, Салтыков-Щедрин и др. В России утопия появилась лишь в XVIII веке – в эпоху создания отечественной литературы нового времени и с этого периода начала активно развиваться, отвечая потребности русской общественной мысли. Русская утопия нередко была растворена в литературных произведениях других жанров – социальных романах, фантастических рассказах (например, утопические мотивы в «Путешествии из Петербурга в Москву» Радищева). Русская литература более богата утопическими произведениями, чем об этом принято думать. Причем эти произведения разнообразны и по своему социальному содержанию, и по своим жанровым особенностям. Здесь мы находим и утопии в духе популярного в XVIII столетии «государственного романа», и декабристскую, и просветительскую, и славянофильскую утопии, и произведения в духе утопического социализма, и сатирические утопии, предвосхитившие ставший популярным во второй половине XIX – начале ХХ века жанр антиутопии, и другие виды утопической литературы.
Большинство европейских утопий строились как путешествие или неожиданное посещение неведомой страны, которая не обозначена на географической карте. Собственно, этот традиционный сюжетный ход заимствует, например, Михаил Щербатов, описывая свою «землю Офирскую» («Путешествие в землю Офирскую»). Но чаще всего в русской литературе рассказывается о будущем, которое герой видит во сне. На этом приеме строятся рассказ Сумарокова «Сон «Счастливое общество», знаменитое описание сна из «Путешествия из Петербурга в Москву» Радищева («Спасская Полесть»), «Сон» Улыбышева, четвертый сон Веры Павловны из романа «Что делать?» Чернышевского, «Сон смешного человека» Достоевского и др.
В 1858 году А. Герцен издал в Лондоне в одной книге два сочинения – «О повреждении нравов в России» Щербатова и «Путешествие из Петербурга в Москву» Радищева. Он не случайно объединил эти два произведения, так как оба они являлись, по сути, документами русской критической мысли, политического радикализма. К числу декабристских утопий относится прежде всего повесть «Сон» (1819) писателя и литературного критика Александра Улыбышева, примыкавшего к декабристам, и «Европейские письма» Вильгельма Кюхельбекера. Последние написаны от лица американца, путешествующего по Европе XXVI столетия и рассуждающего о прошлом и настоящем европейских стран. По широте охвата истории, по своему просветительскому пафосу и вере в великое будущее России утопия Кюхельбекера. Предваряет более позднюю утопию Владимира Одоевского «4338 год».
Развитие
Характеризуя развитие русской утопической литературы, нельзя обойти стороной проблему антиутопии. Чаще всего негативные утопии в России XIX века описывали всевозможные отрицательные последствия технического и научного прогресса, механизации труда и стиля жизни, предупреждали об опасности мировых войн, могущих повернуть историю вспять. Мотивы утопии явственно присутствуют у Салтыкова в некоторых рассказах: «Сон в летнюю ночь», «Скрежет зубовный», где сны выступают в ироническом контрасте с реальностью. Как сатирическую утопию можно рассматривать и некоторые страницы «Истории города Глупова». Сатирической утопией является и повесть «Жизнь человека через сто лет» Григория Данилевского. Дальнейшая эволюция русской литературной утопии тесно связана с общественной атмосферой в России конца XIX – начала ХХ века. Поражение первой русской революции (1905-1907) вызвало серьезный идейный разброд в среде русской интеллигенции и усугубило пессимистические настроения в общественном сознании и литературе. Эти настроения дают себя знать и в развитии русской утопической прозы. Показательна в этом отношении, например, повесть Николая Федорова «Вечер в 2217 году» (1906). Труд лишен радости, сводится к бессодержательным, механическим операциям. Население разбито на сотни и тысячи, причем каждый должен носить свой рабочий номер. Стандартизации подчиняется и личная жизнь людей. Даже такая интимная область человеческих отношений, как любовь, подчинена единственной цели – выращиванию полноценного и здорового потомства. Семьи не существует, она давно отмерла как смешной и романтический пережиток.
Мотивы, связанные с утопией, все чаще звучат в творчестве известных русских писателей. Несколько утопических произведений пишет Валерий Брюсов. Среди них – «Земля», «Республика Южного Креста», «Семь земных соблазнов». Здесь читатель сталкивается с впечатляющими описаниями научно-технического прогресса: высотными домами, машинами, дирижаблями, электрическим и даже «радиоактивным» освещением. В творчестве Брюсова преобладает негативная утопия. Такова, например, «Республика Южного Креста». Социалистическую утопию представляет роман «Красная Звезда» Александра Богданова. В нем писатель изобразил основанное на коммунистических началах общество будущего, которое герой, профессиональный революционер, находит на Марсе.
Советская утопия вобрала в себя те традиции русской утопической литературы, которые обозначились уже в конце XIX – начале ХХ века. С одной стороны, насущная для русской литературы тяга к социалистической утопии, с другой – это антиутопия. Видимо, не случайно в один и тот же 1920 год были опубликованы две важные утопии – антиутопический роман Е. Замятина «Мы», положивший, по сути дела, начало развитию этого жанра в мировой литературе ХХ века, и роман Александра Чаянова «Путешествие моего брата Алексея Чаянова в страну крестьянской утопии», продолживший традиции русской и европейской литературной утопии. Кстати, оба писателя за свои романы подверглись репрессиям.
Во многих социально-фантастических и утопических романах 20-х годов – В. Итина «Страна Гонгури», Я. Окунева «Грядущий мир», А. Беляева «Борьба в эфире» В. Никольского «Через тысячу лет», Я. Ларри «Земля счастливых» и других – содержатся попытки нарисовать будущее как грядущую победу коммунистического общества во всем мире. Однако социальный образ будущего в них, как правило, подменялся научно-техническими прогнозами, футурологическими предсказаниями. После бурного подъема и развития утопической литературы в 20-х годах наступил резкий спад, и начиная с 30-х годов утопии довольно редко появляются на книжных прилавках. Возрождению этого жанра в последние годы во многом способствовало развитие научной фантастики.
Утопия как жанр кино
Утопия – это, как известно, идеальная модель общества, построенного на основе безупречных порядков, антиутопия же – полный антипод первого понятия, то есть государство, далеко зашедшее по самым негативным и пагубным путям развития. Но вот тут-то и возникает главный казус – у каждого человека, а тем более творческого, понятия об идеалах и пороках различные. В нашем случае это, впрочем, лишь дарит зрителю огромное разнообразие художественных композиций на любой вкус.
Утопия в кино
- Классическая кинолента «Капитан Немо и подводный город» 1969-го года, снятая по мотивам творчества Жюля Верна, повествующая о прекрасном фантастическом обиталище в глубинах океана.
- Великолепный «Плезантвиль» Гэри Росса, в котором американские подростки из девяностых попадают в идеальное общество в стиле мыльной оперы пятидесятых. Не так давно этому же режиссёру доверили съёмки другой антиутопии, отгремевшей в кинотеатрах всего мира – первой части Голодных игр.
- Телевизионный фильм «Дивный новый мир», где наглядно изображено невероятно упорядоченное государство, без преступности и войн.
Некоторые картины не столь однозначны, и изображенные в них миры можно одновременно назвать и утопией, и антиутопией. Сложно уяснить, как две полных противоположности могут ужиться в одном творении? Проще всего понять это на конкретном примере – философском боевике Эквилибриум с Кристианом Бэйлом. В этом фильме изображено безупречно упорядоченное общество, лишенное изъянов, но одновременно автор задается вопросом – оправдывает ли свою цену достигнутая фантастическим правительством цель? Ведь под совсем иным углом жизнь обывателей в киноленте выглядит хуже самого страшного ужаса. Приблизительно такое же впечатление оставляет после себя и шедевральный мультфильм Тарика Салеха «Метропия», где совсем не по-детски изображено близкое к идеальному государство, изнанка которого совершенно иная.