Выготский Л.С.
УЧЕНИЕ ОБ ЭМОЦИЯХ
Историко-психологическое исследование"
1
Автор знаменитой теории эмоций К. Г. Ланге2 называет Спинозу одним из тех, чье учение предшествовало органической теории эмоций. Эта теория, как известно, была разработана почти в одно и то же время двумя исследователями независимо друг от друга - Ланге в 1885 г. и У. Джемсом в 1884 г.3 Так, по выражению И. В. Гёте, некоторые идеи созревают в определенные эпохи, как плоды падают одновременно в разных садах.
«Мне неизвестно, - говорит Ланге, -доказывалась ли уже когда-нибудь раньше подобная теория эмоций в научной психологии; по крайней мере, я не нахожу никакого указания на этот счет. Спиноза, может быть, больше всех приближается к такому воззрению, когда он телесные проявления эмоций не только не считает зависящими от душевных движений, но ставит их рядом с ними, даже почти выдвигает их на первый план» (1896, с. 89). Ланге имеет в виду известное определение аффекта в учении Спинозы. «Под аффектами, -говорит Спиноза, -я разумею состояния тела, которые увеличивают или уменьшают способность самого тела к действию, благоприятствуют ей или ограничивают ее, а вместе с тем и идеи этих состояний» (1933, с. 82).
Ж. Дюма4, анализируя генезис органической теории эмоций, как она сформулирована Ланге, указывает на резкое расхождение теории с эволюционистами, в частности с Ч. Дарвином5 и Г. Спенсером 6, и на «некоторого рода антианглийскую реакцию в мнениях Ланге» (цит. по кн.: Г. Ланге, 1896, с. XI). Действительно, Ланге упрекает Дарвина и вообще сторонников эволюционной теории в том, что они извратили вопрос об аффективном состоянии, что у них историческая точка зрения преобладает над механистической и физиологической. Он говорит: «Вообще подлежит сомнению, следует ли приветствовать как счастливое событие то резко эволюционистское направление, которое под влиянием исследований Дарвина приняла новейшая психология, в особенности английская, - я думаю, что, наверно, не следует. По крайней мере, поскольку дело идет о психологии аффектов, потому что здесь эволюционистское направление привело к пренебрежению специально физиологическим анализом и через это заставило психологию оставить единственно правильный путь, на который ее старались направить физиологи и на котором они достигли бы цели, если бы в их время были известны такие основные явления, как вазомоторные функции» (там же, с. 85).
Для правильного понимания самого существа органической теории эмоций только что отмеченный нами факт имеет исключительно важное значение. В дальнейшем он послужит точкой приложения нашего критического анализа, задачей которого будет вскрыть всю антиисторичность этой теории. Сейчас же этот факт интересует нас в другой связи. Он с негативной стороны хорошо не только выясняет идейных предков органической теории эмоций, но и показывает, с какими направлениями философской и научной мысли она находится в духовном родстве и с какими открыто враждует.
«Он более охотно ссылается, - говорит Дюма о Ланге, - на французских приверженцев механистического мировоззрения, и в самом деле он их позднейший ученик. Разложение радости и печали на двигательные и психические явления, устранение призрачных сущностей неясно определенных сил - все это сделано по традициям Н. Мальбранша7 и Спинозы» (там же, с. XII). Э. Титченер8 констатирует, что «было бы совершенно неверно - а для Джемса и Ланге это было бы небольшим комплиментом - предположить, что эта теория представляет собой нечто совершенно новое» (1914, с. 163). Указания на органические составные части эмоций в действительности так же стары, как и систематическая психология. Титченер разыскивает их, начиная с Аристотеля и кончая Г. Лотце9 (G. Lotze, 1852, S. 518) и Г. Маудсли10, т. е. современниками Ланге и Джемса. Разыскивая все более или менее близкое к органической теории эмоций, Титченер не выделяет какое-либо направление философской или научной мысли, в том числе и философию Спинозы, в качестве основного исторического предшественника рассматриваемой теории. Он, однако, указывает, что у Спинозы встречаются определения в том же направлении, и ссылается при этом на приведенное выше определение аффекта, данное в «Этике» (Спиноза, 1933, с. 82).
Сам Джемс не осознает, правда, так, как это делает Ланге, исторического или идейного родства между своей теорией и учением о страстях Спинозы. Напротив, Джемс склонен, вопреки мнению Титченера, да и почти всеобщему мнению, установившемуся в научной психологии, считать свою теорию чем-то абсолютно новым, детищем без предков, и противопоставлять свое учение всем исследованиям эмоций чисто описательного характера, где бы они ни встречались -в романах, или в классических философских произведениях, или в курсах психологии. Эта чисто описательная литература, по словам Джемса, начиная от Декарта и до наших дней представляет самый скучный отдел психологии. Мало того, вы чувствуете, изучая его, что подразделение эмоций, предлагаемое психологами, в огромном большинстве случаев является простой фикцией или весьма несущественным.
Если Джемс, таким образом, сам не склонен видеть преемственной связи между спинозистской теорией страстей и развитой им органической теорией эмоций, то за него это делают другие. Мы не говорим уже о приведенных выше авторитетных свидетельствах Ланге, Дюма, Титченера, которые относят свои утверждения, в сущности говоря, в равной мере к теории Джемса так же, как и к теории Ланге. Обе эти теории представляют собой единую теорию, во всяком случае с точки зрения ее принципиального идейного состава, который только и может интересовать нас при выяснении генезиса какой-либо теории; расхождения между ними касаются, как известно, более детальных физиологических механизмов, определяющих возникновение эмоций; на этом мы сосредоточим наш критический анализ дальше.
Чтобы закончить рассмотрение выдвинутого нами тезиса, гласящего, что учение Спинозы о страстях связывают обычно с теорией эмоций Джемса и Ланге, сошлемся только на обстоятельное и убедительное исследование Д. Сержи11, результатами которого нам предстоит еще воспользоваться в дальнейшем. Прослеживая зарождение органической теории эмоций, Сержи останавливается на критическом пункте этой теории, именно на неизбежно возникающем на пути последовательно логического развития этой доктрины сведении эмоции к смутному, недифференцированному, глобальному ощущению общего органического состояния. При этом оказывается, что нет более ни страсти, ни эмоций, а есть только ощущения. Этот результат, к которому приходит органическая теория в своем критическом пункте, по словам исследователя, устрашает Джемса до такой степени, что заставляет его впасть в спинозистскую теорию. Заметим попутно, что Сержи в целом приходит относительно истинного происхождения теории эмоций к выводам, которые существенно расходятся с общепринятыми взглядами, цитированными выше. В дальнейшем нам предстоит еще воспользоваться этими выводами и опереться на них при выяснении некоторых существенных вопросов, связанных с основной проблемой нашего исследования. Сейчас же это обстоятельство интересует нас лишь в той мере, в какой оно подкрепляет «объективность и беспристрастность» приведенного выше положения о спинозистской природе теории Джемса.
Мы не станем продолжать далее перечень различных взглядов по рассматриваемому вопросу, да в этом и нет надобности. Все они, отличаясь друг от друга в оттенках и нюансах мыслей, совпадают друг с другом в основном тоне утверждений. Обозревая их в целом, нельзя не заметить, что все они представляют достаточно прочно укоренившееся в современной психологии мнение и что это мнение, согласно французской пословице, чем более оно меняется в отдельных высказываниях, тем более остается тем же самым. Если даже это мнение и оказалось бы при ближайшем рассмотрении не более чем заблуждением или предрассудком, мы все же должны были бы начать с исследования этого положения, ибо разыгравшаяся на наших глазах борьба вокруг теории Джемса и Ланге вводит нас непосредственно в самый центр интересующей нас проблемы. Здесь, согласно общераспространенному мнению, происходит нечто не только существенно важное для всей судьбы психологии эмоций, но и нечто непосредственно связанное с учением Спинозы о страстях. Если даже эта связь и представлена в общераспространенном мнении в искаженном виде, все же за этим мнением, даже если оно и окажется предрассудком, должны скрываться какие-то объективные нити, связывающие учение Спинозы с современной борьбой и перестройкой, совершающимися в одной из самых основных глав научной психологии наших дней. Поэтому, если мы хотим исследовать судьбу спинозистской теории страстей в живой ткани современного научного знания, мы должны начать с выяснения ее связи с идеями Ланге и Джемса о природе человеческих эмоций.
Но прежде надлежит остановиться на содержании самой теории Джемса-Ланге и исследовать, что в ней оказалось истинного и ложного с точки зрения той суровой проверки теоретической мыслью и фактами, проверки, которой она подвергалась с момента ее первых формулировок и до наших дней. Верно, что созданная более полувека назад эмпирическая теория дожила до наших дней, несмотря на разрушительную критику, которой она подверглась с разных сторон. Верно и то, что до сих пор она образует еще живой центр, вокруг которого, как вокруг основной оси, происходит сейчас поворот в психологическом учении о природе человеческого чувства. Мы присутствуем, по-видимому, при последнем акте, при развязке всей той научной драмы, завязка которой относится к 84 -85-му г. прошлого века. Мы присутствуем при выяснении окончательного исторического приговора этой теории и при решении судьбы целого направления психологической мысли, которое не только являлось главным для психологии в прошлом, но которое непосредственно связано и с определением будущих путей развития этой главы научной психологии.
Правда, до сих пор принято думать, что эта теория с честью выдержала непрерывную полувековую научную проверку и прочно стоит, как незыблемое основание современного психологического учения о чувствах человека. Так во всяком случае излагается дело в большинстве психологических курсов. Но не только школьная психология, приспособленная для нужд преподавания, крепко держится за эту, казалось бы, ожидающую только устранения теорию, но и представители самоновейших психологических направлений пытаются часто обновить эту не стареющую в их глазах теорию и выдать ее за самое адекватное отображение объективной природы эмоций. Во всяком случае, во многих разновидностях американской психологии поведения, русской объективной психологии и в некоторых направлениях советской психологии эта теория рассматривается как единственное, пожалуй, законченное и состоятельное теоретическое построение, которое целиком может быть перенесено из старой психологии в новую.
Весьма примечательно, что в самых крайних направлениях современной объективной психологии эта глава прямо переписывается или пересказывается со слов Ланге и Джемса. Она импонирует современным реформаторам психологии главным образом двумя обстоятельствами. Первое, что обеспечило этой теории ее исключительное господство на протяжении половины столетия, связано с характером ее изложения. «Теория Джемса - Ланге, - язвительно замечает Титченер, - своей распространенностью среди психологов, говорящих на английском языке, несомненно много обязана характеру ее изложения. Изложения душевного движения в психологических учебниках носили слишком академический, слишком условный характер, а Джемс предложил нам сырой материал, привел нас к источнику действительного переживания» (1914, с. 162 -163). В самом деле, эта теория, пожалуй, единственная, которая с полной логической последовательностью, доходящей до парадоксальности, удовлетворительно разрешает вопрос о природе эмоций с такой видимой простотой, с такой убедительностью, с таким обилием повседневно подтверждающихся, доступных каждому фактических доказательств, что невольно создается иллюзия истинности и неопровержимости этой теории и как-то не только читателями и исследователями забывается или не замечается то, что эта теория, по верному замечанию Ф. Барда12, не была у ее начинателей подтверждена никакими экспериментальными доказательствами, а основывалась исключительно на спекулятивных аргументах и умозрительном анализе.
Второе обстоятельство, которое завербовало в сторонники этой теории самых радикальных реформаторов современной психологии, состоит в следующем: эта теория при объяснении эмоций выдвигает на первый план их органическую основу и потому импонирует как строго физиологическая, объективная и даже единственно материалистическая концепция эмоций и чувствований. Здесь снова возникает удивительная иллюзия, которая продолжает существовать с поразительным упорством, несмотря на то что сам Джемс позаботился о том, чтобы с самого начала разъяснить свою теорию как теорию, не обязательно связанную с материализмом. «Моя точка зрения, - писал Джемс по поводу этой теории, - не может быть названа материалистической. В ней не больше и не меньше материализма, чем во всяком взгляде, согласно которому наши эмоции обусловлены нервными процессами» (1902, с. 313). Поэтому он считал логически несообразным опровергать предлагаемую теорию, ссылаясь на то, что она ведет к низменному материалистическому истолкованию эмоциональных явлений. Этого, однако, оказалось недостаточно для того, чтобы понять, что так же логически несообразно защищать эту теорию ссылкой на даваемое ею материалистическое объяснение человеческого чувства.
Сила этой двойной иллюзии оказалась так велика, что до сих пор принято думать, будто органическая теория эмоций с честью выдержала непрерывную научную проверку и прочно стоит как незыблемое основание современного психологического учения о чувствах человека. С момента ее появления авторы гордо противопоставляли свою теорию всему, что до них называлось учением об эмоциях. Мы уже упоминали о том, как Джемс расценивал весь предшествующий период этого учения: на всем протяжении его истории Джемс не находит «никакого плодотворного руководящего начала, никакой основной точки зрения» (там же, с. 307). (Заметим в скобках: это после того, как Спиноза развил свое замечательное учение о страстях, где дал руководящее начало, плодотворное не только для настоящего, но и для будущего нашей науки. Трудно представить себе большую историческую и теоретическую слепоту, чем та, которую проявляет в настоящем случае Джемс. Причину ее мы без труда сумеем раскрыть в дальнейшем.)
«Эмоции различаются и оттеняются, - продолжает Джемс, - до бесконечности, но вы не найдете в них никаких логических обобщений» (там же).
Не менее строгий приговор выносит и Ланге. Он говорит: «Уже со времен Аристотеля мы имеем почти бесконечную литературу по вопросу о влиянии аффектов на тело, но истинно научных результатов по вопросу о природе эмоций не было достигнуто всеми накопленными в течение веков сведениями, потому что в сущности на этот счет не имеется ничего, кроме заметок... В самом деле, можно без всякого преувеличения утверждать, что научным образом мы безусловно ничего не понимаем в эмоциях, что у нас нет даже тени какой-нибудь теории о природе эмоций вообще и о каждой из них в отдельности» (1896, с. 19). Все, что мы знаем об эмоциях, по мнению Ланге, основано на неясных впечатлениях, которые не имеют никакого научного основания. Некоторые утверждения о природе эмоций случайно оказались верными, но даже с этими верными положениями едва ли связывают какое-либо действительное представление о предмете.
В историческом исследовании, подобном нашему, посвященном анализу прошлого и будущего в развитии учения о страстях и их анализу в свете современного научного знания, нельзя не упомянуть, что Ланге и Джемс почти дословно повторяют Декарта, который за 300 лет до них говорил то же самое о всей предшествующей истории этого учения. Он говорил: «Нигде нельзя видеть так отчетливо, как в трактовке страстей, как велики недостатки наук, переданных нам древними» (1914, с. 127). Учения древних о страстях казались ему до такой степени скудными и в большей своей части до такой степени шаткими, что он видел себя «принужденным совершенно оставить обычные пути, чтобы с некоторой уверенностью приблизиться к истине. Я принужден, - говорил он, - поэтому писать так, как будто я имею дело с темой, которой до меня еще никто не касался» (там же, с. 127).
Между тем простая историческая справка, справедливо приводимая Титченером, показывает воочию, что и проблема Декарта, и проблема Джемса-Ланге были знакомы и близки еще Аристотелю. Представитель спекулятивной философии, по мысли Аристотеля, говорит, что гнев есть стремление к отмщению или что-нибудь подобное. Представитель натурфилософии говорит, что гнев есть кипение крови, окружающей сердце. Кто же из них настоящий философ? Аристотель отвечает, что настоящий философ тот, кто соединяет эти два положения. Это совпадение не кажется нам случайным, но его истинный смысл раскроется нам в дальнейшем ходе исследования.
Как бы ни заблуждались авторы органической теории эмоций насчет абсолютной новизны их идеи, это заблуждение сохранило в глазах их последователей до наших дней значение непреложной и неподдельной истины.
Уже в наши дни К. Денлап13, подводя итоги пятидесятилетнему существованию этой доктрины, утверждает: она не только укоренилась в научном мышлении так прочно, что практически является в настоящее время основой для изучения эмоциональной жизни, но и привела к развитию гипотезы реакции, или ответа, как основы всей духовной жизни в целом (in: W. В. Cannon, 1927, р. 106 -124). Ему вторит Р. Перри14: эта знаменитая доктрина так прочно укреплена доказательствами и так многократно подтверждена опытом, что невозможно отрицать достоверность ее существа. Несмотря на тщательно разработанные опровержения, она не обнаруживает никаких признаков устарелости (in: W. В. Cannon, 1927, р. 106).
Но скажем с самого начала: теория Джемса - Ланге должна быть признана скорее заблуждением, чем истиной, в учении о страстях. Этим мы высказали заранее основную мысль, главный тезис всей настоящей главы нашего исследования. Рассмотрим ближе основание этой мысли.
Иллюзия о неуязвимости и критической непроницаемости теории Джемса-Ланге, как и всякая иллюзия, вредна в первую очередь тем, что она не позволяет видеть вещи в правильном свете. Замечательным доказательством этого является факт, что ряд новых исследований, которые при объективном и внимательном рассмотрении наносят сокрушительный удар анализируемой теории, воспринимается последователями этой доктрины как новое доказательство ее силы. Примером такого заблуждения может служить судьба первых экспериментальных работ У. Кен-нона15, который подверг систематической экспериментальной разработке проблему органических изменений, возникающих при эмоциональных состояниях. Его исследования, переведенные на русский язык16, в сущности говоря, содержат убийственную критику органической теории эмоций. Они, однако, были восприняты и осознаны нашей научной мыслью как совершенно бесспорное доказательство ее правоты.
В предисловии Б. М. Завадовского17 к русскому переводу этих исследований прямо говорится, что гениальные по проницательности мысли Джемса о природе эмоций облекаются на наших глазах в реальные, конкретные формы биологического эксперимента (in: W. В. Cannon, 1927, р. 3). Это утверждение подкрепляется ссылкой на революционность идей Джемса, который выпукло подчеркнул материальные, чисто физиологические корни психических состояний. Эта общая мысль, бесспорная для всякого биолога, который не мыслит себе психическую деятельность без ее материальной базы, оказывается тем общим знаменателем, который благодаря не раз уже помянутой иллюзии позволяет отождествить идеи Джемса и факты, представленные Кенноном, несмотря на то что они находятся в непримиримом противоречии. Сам Кеннон ясно показывает, что Завадовский не одинок в своем заблуждении при оценке значения его экспериментальных работ. Его ошибку разделили все те, кто разделял вместе с ним его иллюзию.
По словам Кеннона, многообразные изменения (детально изученные им), которые происходят во внутренних органах вследствие большого возбуждения, были интерпретированы как подтверждающие теорию Джемса-Ланге. Но из фактов, представленных в этих исследованиях, должно быть ясно, что такое истолкование ложно. Что же показали исследования Кеннона?
Если остановиться на самом существенном и основном его результате, который один только и может интересовать нас в настоящем исследовании, надо сказать следующее: они обнаружили экспериментально, что боль, голод и сильные эмоции, как страх и ярость, вызывают в организме глубокие телесные изменения. Эти изменения отличаются рефлекторной природой, представляя собой типичную органическую реакцию, проявляющуюся благодаря унаследованному автоматизму, и, следовательно, эти изменения обнаруживают биологически целесообразный характер.
Телесные изменения во время возбуждения, как показывают исследования Кеннона, вызваны повышенным отделением надпочечными железами адреналина, они аналогичны тем, которые вызываются инъекцией адреналина. Адреналин вызывает усиленный распад углеводов и увеличивает содержание сахара в крови. Он способствует притоку крови к сердцу, легким, центральной нервной системе и конечностям и оттоку ее от заторможенных органов брюшной полости. Адреналин быстро снимает мышечную усталость и повышает свертываемость крови. Таковы главнейшие изменения, которые наблюдаются при сильном возбуждении, связанном с состоянием голода, боли и сильной эмоции. В основе их лежит внутренняя секреция надпочечных желез. Все эти изменения обнаруживают, как уже сказано, внутреннюю зависимость и сцепление между собой, все они в целом обнаруживают недвусмысленно свое приспособительное целесообразное значение.
У. Кеннон в исследовании раскрывает шаг за шагом значение повышенного содержания сахара в крови как источника мышечной энергии; значение повышенного содержания адреналина в крови как противоядия мышечной усталости; значение изменения кровоснабжения органов под влиянием адреналина как обстоятельства, благоприятствующего наибольшему мышечному напряжению; аналогичное значение изменений функций дыхания; целесообразное значение ускоренного свертывания крови, предотвращающего кровопотерю.
Ключ к объяснению биологического значения всех этих явлений Кеннон справедливо видит в старой мысли, снова высказанной в последнее время Мак-Дауголлом18, о взаимоотношении инстинкта бегства с эмоцией страха и инстинкта драки с эмоцией ярости. В естественных условиях за эмоциями страха и гнева может последовать усиленная деятельность организма (например, бегство или драка), которая требует продолжительного и интенсивного напряжения большой группы мышц. Поэтому кажется вполне вероятным, что повышенная секреция адреналина, как результат рефлекторного влияния боли или сильных эмоций, может играть роль динамогенного фактора в производстве мышечной работы. Если верно, как экспериментально устанавливает Кеннон, что мышечная работа совершается главным образом за счет энергии сахара и что значительная мышечная работа способна заметно понизить количество запасного гликогена и циркулирующего сахара, то необходимо допустить, что повышение содержания сахара в крови, сопровождающее сильные эмоции и боль, значительно увеличивает способность мышц к продолжительной работе.
Дальнейшие исследования показали, что адреналин, свободно поступающий в кровь, оказывает заметное влияние на быстрое восстановление утомленных мышц, лишенных первоначальной возбудимости и возможности быстро реагировать, подобно свежим мышцам, и тем самым усиливает воздействие нервной системы на мышцы, способствуя их максимальной работе. То же назначение, по-видимому, имеют кровоснабжение органов и изменение дыхания; настоятельная потребность в нападении или бегстве требует обильного снабжения кислородом работающих мышц и быстрого выведения отработанной углекислоты из тела. Наконец, целесообразность ускоренного свертывания крови также, очевидно, может рассматриваться как процесс, полезный для организма.
Обобщая эти данные, Кеннон предлагает рассматривать все реакции организма, вызванные болевым раздражением и эмоциональным возбуждением, как естественно возникающие защитные инстинктивные реакции. Эти реакции могут быть справедливо истолкованы как подготовление к сильному напряжению, которое может потребоваться организму. Итак, говорит Кеннон, с этой общей точки зрения, телесные изменения, сопровождающие сильные эмоциональные состояния, могут служить органическим подготовлением к предстоящей борьбе и возможным повреждениям и естественно обусловливают те реакции, которые боль может вызвать сама по себе.
Если бы мы захотели коротко суммировать общее значение найденных Кенноном фактов, мы должны были бы согласиться с его указанием на динамогенное действие эмоционального возбуждения как на основной момент. Здесь Кеннон идет вслед за Ч. Шеррингтоном|9, который энергичнее, чем кто-либо другой, указывал на эту сторону эмоциональных процессов. Эмоции, говорит он, владеют нами с самого начала жизни на земле, и возрастающая интенсивность эмоции становится повелительным стимулом к сильному движению. Каждое телесное изменение, наступающее во внутренних органах, -прекращение пищеварительных процессов (при этом освобождается запас энергии, который может быть использован другими органами), отток крови от внутренних органов, деятельность которых понижена, к органам, принимающим непосредственное участие в мышечном напряжении (легкие, сердце, центральная нервная система); усиление сердечных сокращений; быстрое уничтожение мышечного утомления; мобилизация больших запасов содержащего энергию сахара -каждое из этих внутренних изменений приносит непосредственную пользу, укрепляя организм во время огромной траты энергии, вызванной страхом, болью или яростью (см.: Р. Крид и др., 1935).
В связи с этим весьма важно то обстоятельство, что в период сильного возбуждения нередко ощущается колоссальная мощь. Это чувство появляется внезапно и поднимает индивида на более высокий уровень деятельности. При сильных эмоциях возбуждение и ощущение силы сливаются, освобождая тем самым запасенную, неведомую до того времени энергию и доводя до сознания незабываемые ощущения возможной победы.
Прежде чем перейти к теоретическому анализу и оценке этих, по-видимому, бесспорно установленных положений, мы не можем не вернуться к основной проблеме нашего исследования, которая все время присутствует на каждой странице наших рассуждений: к учению Спинозы о страстях. Только несколько необычный и странный путь, избранный нами для исследования и необходимо вытекающий из самого существа поставленной нами проблемы, обусловил то, что при поверхностном впечатлении может показаться, будто мы отошли в сторону от решения основного вопроса, занимающего нас. Рассмотрение учения Спинозы о страстях в свете современной психоневрологии по самой сути дела не может не быть в равной мере и пересмотром современного состояния вопроса о природе эмоций в свете учения Спинозы о страстях, так что мы с равным правом могли бы озаглавить наше исследование этими последними словами.
Поэтому мы не можем не воспользоваться этим первым фактическим положением, полученным нами из рук первого экспериментального исследования эмоций, чтобы связать его с соответствующей идеей Спинозы, образующей отправной пункт всего его учения о страстях. Если вспомнить приведенное выше определение аффектов, данное в «Этике», нельзя не видеть, что экспериментальное доказательство динамогенного влияния эмоций, поднимающего индивида на более высокий уровень деятельности, является вместе с тем и эмпирическим доказательством мысли Спинозы, которая разумеет под аффектами такие состояния тела, которые увеличивают или уменьшают способность самого тела к действию, благоприятствуют ей или ограничивают ее, а вместе с тем и идеи этих состояний.
Но выше упомянуто, что именно это определение Спинозы цитирует Ланге как сближающее учение Спинозы о страстях с органической теорией эмоций. Поэтому легко заключить, будто эмпирическое подтверждение идей Спинозы является вместе с тем и экспериментальным доказательством в пользу теории Джемса - Ланге. Так эти исследования и были восприняты первоначально. И действительно, с первого взгляда, при поверхностном рассмотрении может показаться, что эта теория находит в экспериментальных исследованиях Кеннона полное оправдание и празднует высший триумф. Те серьезные органические изменения, которые Ланге и Джемс выдвинули в качестве источника эмоциональных процессов, опираясь на повседневное наблюдение, интроспективный анализ и чисто спекулятивные построения, оказались не только совершенно реальным фактом, но представляются нам сейчас и гораздо более глубоко идущими, более всеохватывающими, более значительными для общего изменения жизнедеятельности, более радикальными и основными, чем то могла предполагать самая смелая мысль основоположников этой доктрины.
Но сейчас мы должны спросить себя, если хотим остаться верными духу критического исследования, направляющего все время нашу мысль: не впадаем ли мы снова в историческую иллюзию, очерчивающую заколдованным кругом знаменитый парадокс об органической природе эмоций, и, утверждая его высший триумф, который он разделяет с победой спинозовской мысли, не принимаем ли мы тем самым заблуждение за истину?
3
Вглядимся пристальнее в только что описанный факт и сейчас же заметим, что, наряду с видимым подтверждением органической теории эмоций, он содержит в себе и явно не говорящие в ее пользу выводы. Чтобы открыть их, мы должны перейти от абсолютного рассмотрения этого факта к относительному. Сам по себе факт ставит вне всяких сомнений положение о том, что сильные эмоции, как страх и ярость, сопровождаются глубочайшими органическими изменениями. Но ведь суть вопроса заключается не в этом положении самом по себе. Едва ли оно могло вызывать у кого-либо серьезные сомнения и до экспериментов Кеннона. Его эксперименты раскрыли физиологический механизм, структуру и биологическое значение этих органических реакций. Но едва ли прибавили хоть йоту достоверности самому факту существования этих изменений.
Суть вопроса заключается, следовательно, не в самом по себе наличии изменений при эмоциях, а в отношении этих телесных изменений к психическому содержанию и строению эмоций, с одной стороны, и функциональном значении указанных - с другой. И классическая теория эмоций, против которой выступили Ланге и Джемс, считала неотъемлемым моментом всякого эмоционального процесса телесное выражение эмоций. Но она рассматривала эти телесные изменения как результат эмоциональной реакции. Новая теория стала рассматривать эти реакции как источник эмоций. Вся парадоксальность новой теории по сравнению с классической заключалась, как известно, в том, что она выдвинула в качестве причины эмоций то, что прежде считалось ее следствием. Это не только хорошо осознавали сами авторы новой теории, но именно это они выдвигали в центр своего построения как его главную и доминирующую идею.
К. Г. Ланге, определяя основную проблему, совершенно ясно сознает, что ставит вопрос навыворот (вверх ногами). В результате своего исследования он приходит к тому вопросу, который выше отмечен нами как центральный пункт, разделяющий классическую и органическую теории эмоций. «Перед нами, - говорит он, - стоит теперь вопрос, который имеет существенный интерес в психофизиологическом отношении и в то же время составляет центральный пункт нашего исследования, - вопрос о природе отношения, существующего между эмоциями и сопровождающими их физическими явлениями. Обычно употребляют такие обороты речи, как: физиологические явления, вызванные эмоциями, или физиологические явления, сопровождающие эмоции...» (1896, с. 54). Между тем вопрос об отношении между эмоцией как таковой и сопутствующими ей физиологическими явлениями никогда не был поставлен достаточно ясно.
«Странно, -говорит Ланге, -что это отношение никогда еще не было точным образом определено. Я не знаю ни одного исследования, стремящегося выяснить его истинную природу... Несмотря, однако, на эту неясность, все-таки приходится сказать, что научная психология также разделяет теорию, что эмоции вызывают и обусловливают сопровождающие их телесные явления. Она не задает себе вопроса, в чем собственно состоит та особенность эмоций, что они способны иметь такую власть над человеком» (там же, с. 54 -55). Ланге критикует классическую теорию эмоций, согласно которой «эмоции суть сущности, существа, силы, демоны, которые овладевают человеком и вызывают у него как физические, так и умственные явления» (там же). Несостоятельность традиционной теории эмоций, согласно которой «всякое событие, за которым следует эмоция, вызывает сначала непосредственным образом чисто психическое действие, которое и есть настоящая эмоция, -истинная радость, истинная печаль и т. д. - телесные же проявления эмоций составляют только побочные явления, хотя постоянно присутствующие, но сами по себе совершенно несущественные» (там же, с. 55 -56), Ланге формулирует в двух основных пунктах. Традиционная теория кажется ему столь же легковесной, как все метафизические гипотезы вообще. Не стесняясь опытов, они наделяют психические процессы какими угодно свойствами и силами, и последние всегда оказывают именно те услуги, которые от них требуются. Может ли психический страх объяснить, почему бледнеют, дрожат и т. д.? Не беда, если не понимают этого. Можно придумать объяснение и не понимая его. Ведь привыкли таким путем успокаивать себя.
Второй пункт нападения на эту теорию заключается для Ланге в положении, что «чувство не может существовать без своих физических проявлений. Уничтожьте у испуганного человека все физические симптомы страха, заставьте его пульс спокойно биться, верните ему твердый взгляд, "здоровый цвет лица, сделайте его движения быстрыми и уверенными, его речь сильной, а мысли ясными, - что тогда останется от его страха?» (там же, с. 57). Поэтому Ланге остается допустить, что телесные проявления эмоций могут совершаться чисто физическим путем и что психическая гипотеза становится излишней.
В положительной формулировке собственной теории Ланге пытается свести все физиологические изменения при эмоциях к одному общему источнику и тем самым установить взаимную связь между этими явлениями, в высшей степени упрощая совокупность всего отношения и облегчая также физиологическое его понимание, которое было бы затруднительно, если бы мы должны были принять прямое первоначальное происхождение для каждого из этих явлений. Общий источник, объединяющий все физиологические изменения, Ланге видит в общих функциональных изменениях вазомоторной системы.
В классической формулировке своей основной идеи Ланге и выдвигает вазомоторную реакцию как источник и существеннейшую основу всего эмоционального процесса. Он говорит: «Вазомоторной системе мы обязаны всей эмоциональной частью нашей психической жизни, нашими радостями и печалями, нашими счастливыми и несчастными днями. Если бы впечатления, воспринимаемые нашими внешними органами чувств, не обладали способностью возбуждать ее деятельность, то мы проводили бы нашу жизнь как безучастные и бесстрастные зрители; все впечатления от внешнего мира обогащали бы только наш опыт, увеличивали бы сумму наших знаний, не возбуждая в нас ни радости, ни гнева, не причиняя нам ни горя, ни страха» (там же, с. 77). В соответствии с этим Ланге видит истинную научную задачу для данного ряда явлений в точном определении эмоциональной реакции вазомоторной системы на различного рода влияния.
После изложенного вряд ли может остаться какое-либо сомнение в том, что центром теории, вокруг которого развивается все построение, является не само по себе наличие физиологических реакций при эмоции, а отношение этих реакций к эмоциональному процессу как таковому. С не меньшей ясностью то же самое следует и из теории Джемса. Сам Джемс формулирует это в классическом отрывке, который мы также позволим себе напомнить: «Обыкновенно принято думать, что в грубых формах эмоции психическое впечатление, воспринятое от данного объекта, вызывает в нас душевное состояние, называемое эмоцией, а последняя влечет за собой известное телесное проявление. Согласно моей теории, наоборот, телесное возбуждение следует непосредственно за восприятием вызывавшего его факта, и сознание нами этого возбуждения в то время, как оно совершается, и есть эмоции. Обыкновенно принято выражаться следующим образом: мы потеряли состояние - огорчены и плачем; мы повстречались с медведем - испуганы и обращаемся в бегство; мы оскорблены врагом - приведены в ярость и наносим ему удар. Согласно защищаемой мною гипотезе, порядок этих событий должен быть несколько иным, именно: первое душевное состояние не сменяется немедленно вторым; между ними должны находиться телесные проявления и потому наиболее рационально выражаться следующим образом: мы опечалены, потому что плачем; приведены в ярость, потому что бьем другого; боимся, потому что дрожим, а не говорить: мы плачем, бьем, дрожим, потому что опечалены, приведены в ярость, испуганы. Если бы телесные проявления не следовали немедленно за восприятием, то последнее было бы по форме своей чисто познавательным актом - бледным, лишенным колорита и эмоциональной «теплоты». Мы в таком случае могли бы видеть медведя и решить, что всего лучше обратиться в бегство, могли бы понести оскорбление и найти справедливым отразить удар, но мы не ощущали бы при этом страха или негодования» (1902, с. 308 -309).
Как видим, и для Джемса вопрос заключается не в том, чтобы прибавить к традиционному описанию эмоционального процесса какой-либо существенный момент, но исключительно в том, чтобы изменить последовательность этих моментов, установить истинное отношение между ними, выдвинуть в качестве источника и причины эмоции то, что прежде почиталось ее следствием и результатом. Существенное различие между Джемсом и Ланге сводится только к двум, второстепенным с интересующей нас точки зрения, моментам. Во-первых, Ланге основывает изменение традиционного отношения между эмоцией и ее телесным выражением на материалистических тенденциях, в то время как Джемс ясно видит, что в этой теории содержится не больше и не меньше материализма, чем во всяком взгляде, согласно которому наши эмоции обусловлены нервными процессами, хотя и в его изложении содержится некоторое скрытое возражение, адресованное платонизирующим психологам, которые рассматривают психические явления как явления, связанные с чем-то чрезвычайно низменным. Но Джемс понимает, что с его теорией может примириться и платонизирующая, т. е. последовательно идеалистическая, психология. Второй момент различия заключается в самом физиологическом механизме эмоциональных реакций. Если Для Ланге исключительное значение в этом механизме приобретает изменение вазомоторной системы, то Джемс выдвигает на первый план функциональное изменение внутренних органов и скелетной мускулатуры. В остальном обе теории похожи друг на друга как близнецы.
Итак, мы видим, что для решения вопроса о том, говорят ли факты, найденные Кенноном, за или против органической теории эмоций, мы не можем ограничиться рассмотрением этих фактов самих по себе в их абсолютном значении, а должны непременно в первую очередь исследовать их отношение к существу эмоциональных процессов и спросить, что говорят эти факты по поводу той причинно-следственной зависимости, которую Джемс и Ланге согласно выдвигают во главу угла всей своей теории. Вопрос, следовательно, должен быть поставлен так: подтверждают ли эти факты то положение, что органические изменения должны рассматриваться как прямая причина, источник и самое существо эмоционального процесса, без которых эмоция перестает быть тем, что она есть, или они говорят в пользу противоположного взгляда, склонного видеть в телесных изменениях более или менее непосредственные следствия психических процессов, лежащих в основе эмоций, только побочные явления, говоря языком Ланге, хотя постоянно присутствующие, но сами по себе совершенно несущественные? Иначе говоря, вопрос может быть отчетливо и кратко переведен в такую форму: должны ли мь! принять в свете этих фактов, что органические изменения при эмоциях составляют главный и основной феномен, а их отражение в сознании только эпифеномен, или обратно -должны ли допустить, что сознательное переживание эмоций представляет основной и главный феномен, а сопутствующие телесные изменения только эпифеномен? Именно в этом заключается суть спора, острие всей контроверзы между двумя теориями эмоций. Обратимся к разрешению поставленного вопроса.
Стоит только поставить вопрос таким образом, как мы сейчас же начинаем видеть: в экспериментальных исследованиях Кеннона заключается немало неблагополучного для органической теории, что способно сильно преуменьшить триумф этой доктрины, который многие усмотрели в свете новых фактических данных. Неблагополучие прежде всего отчетливо выступает в двух основных выводах, которые могут быть сделаны из этих исследований. Первый вывод: органические изменения, какими бы глубокими и биологически значительными они нам ни представлялись, какие бы серьезные органические потрясения они ни скрывали за собой, выступают как удивительно сходные при самых различных и даже противоположных с точки зрения переживания эмоциях.
Выяснению этого положения, первостепенного для интересующего нас вопроса, способствовало как более точное определение физиологического механизма этих реакций, скрытого в процессах внутренней секреции, так и строгое и систематическое изучение этих реакций в условиях эксперимента. Уже ранее исследование Кеннона установило следующее. Висцеральные явления, сопровождающие страх и ярость, проявляются при участии нейронов симпатической системы. Нужно вспомнить, что эти нейроны служат главным образом для распространенных, а не для строго ограниченных реакций. Хотя речь идет о двух совершенно различных эмоциях (страх и ярость), известные физиологии факты говорят за то, что сопутствующие висцеральные изменения не так резко отличаются друг от друга. Более того, существуют факты, убедительно показывающие, почему висцеральные изменения при страхе и ярости не должны быть различны, но, напротив, скорее, сходны. Как уже указывалось, эти эмоции сопровождают подготовку организма к деятельности и по той же причине, что условия, которые их вызывают, приводят к бегству или сопротивлению (каждое из них требует, быть может, крайнего напряжения), в каждой из этих реакций потребности организма одни и те же. Механизм симпатического отдела также приходит в действие, в целом или частично, при эмоциях умеренного типа, например при радости или печали или отвращении, когда они проявляются достаточно интенсивно.
Таким образом, оказывается, что не столько психологическая природа эмоции, сколько интенсивность ее проявления и протекания обусловливает в первую очередь глубокие телесные изменения, которые вызываются, скорее, высокой степенью возбуждения центральной нервной системы, влияющего на порог раздражения симпатического отдела и нарушающего функции всех органов, иннервируемых этим отделом. Органические изменения, следовательно, представляются нам не строго модифицированными, согласно психологической природе эмоций, процессами, но, скорее, стандартной, интенсивной, типичной реакцией, которая активируется единообразным способом при самых различных эмоциях.
У. Кеннон справедливо делает отсюда вывод, убийственный для основного положения теории Джемса-Ланге: «Если различные сильные эмоции могут таким образом проявляться в распространенной деятельности одного отдела автономной системы, отдела, который ускоряет работу сердца, тормозит движение желудка и кишок, вызывает сокращение кровеносных сосудов, поднятие волос, освобождение сахара и выделение адреналина, то можно считать, что телесные условия, которые, как это предполагали некоторые психологи, могут позволить отличить одни эмоции от других, не являются пригодными для этой цели, что эти условия нужно искать где угодно, но не во внутренних органах... Мы не станем, подобно Джемсу, утверждать, что «мы печальны, потому что плачем», но мы плачем или от грусти, или от радости, или от сильного гнева, или от нежного чувства; когда одно из этих различных эмоциональных состояний имеется налицо, нервные импульсы по симпатическим путям направляются к различным внутренним органам, включая и слезные железы. При страхе, гневе или чрезмерной радости, например, реакции во внутренних органах кажутся слишком однообразными, чтобы дать в руки подходящий способ различения тех состояний, по крайней мере у человека, окрашенных в различные субъективные тона. Ввиду этого я склоняюсь к мысли, что висцеральные изменения просто сообщают эмоциональному комплексу более или менее неопределенное, но все же настойчивое ощущение тех нарушений в органах, которые обычно не доходят до нашего сознания» (1927, с. 155 -158).
Уже в этих словах содержится, в сущности говоря, окончательный приговор для той теории, которая видела разрешение вопроса о природе эмоций в сознательном восприятии многообразных, тонко дифференцированных соответственно роду эмоционального процесса реакций. Сам Кеннон видоизменяет совершенно недвусмысленно основное положение Джемса таким образом, что главное отношение между органическими реакциями и эмоциональным процессом никак не может быть понято как отношение причины и следствия. Вместо ставшего классическим положения: мы печальны, потому что плачем - Кеннон формулирует: мы плачем или от грусти, или от радости, или от сильного гнева, или от нежного чувства. Оставляя пока в стороне вопрос об ударе, который эта же формулировка наносит традиционной теории эмоций, нельзя не видеть, что в основном она нас возвращает к идее, столь оспариваемой Ланге и Джемсом, именно к идее зависимости телесных проявлений от эмоционального процесса как такового.
К. Г. Ланге, как известно, настаивает в своей гипотезе, что непосредственные физические выражения, сопровождающие эмоцию, составляют различные для каждой эмоции изменения в функциях вазомоторного аппарата. Он даже построил схему органических изменений для семи эмоций: разочарования, печали, страха, смущения, нетерпения, радости и гнева. Джемс полагал, что его теория приводит к коренному преобразованию всей проблемы классификации эмоций. Раньше возникал вопрос, к какому роду или виду принадлежит данная эмоция, теперь же речь идет о выяснении причины эмоций, о том, какие именно модификации вызывает в нас тот или иной объект и почему он вызывает в нас именно те, а не другие модификации. От поверхностного анализа эмоций мы переходим, таким образом, к более глубокому исследованию высшего порядка. Классификация и описание суть низшие ступени в развитии науки, которые отходят на второй план, как только выступает на сцену вопрос о причинной связи в данной научной области исследования.
Раз мы выяснили, что причиной эмоций являются бесчисленные рефлекторные акты, возникающие под влиянием внешних объектов и немедленно сознаваемые нами, то нам сейчас же становится понятным, почему может существовать бесчисленное множество эмоций и почему у отдельных индивидов они могут неопределенно варьировать и по составу, и по мотивам, вызывающим их. Дело в том, что в рефлекторном акте нет ничего неизменного, абсолютного, возможны весьма различные действия рефлекса и эти действия, как известно, варьируют до бесконечности.
Короче говоря, любая классификация эмоций может считаться истинной и естественной, коль скоро она удовлетворяет своему назначению, и вопросы вроде того, каково истинное или типичное выражение гнева или страха, не имеют никакого объективного значения. Вместо решения подобных вопросов мы должны заняться выяснением того, как могла произойти та или иная экспрессия страха или гнева, и это составляет, с одной стороны, задачу физиологической механики, с другой -задачу истории человеческой психики, т. е. задачу, которая, как и все научные задачи, по существу разрешима, хотя и трудно, может быть, найти ее решение.
О том, что говорит история человеческой психики по поводу рассматриваемой теории, мы скажем ниже. Физиологическая же механика, к которой апеллирует Джемс, сказала свое едва ли не окончательное слово по этому поводу, и это слово не только не защищает гипотезу Джемса, но стоит в непримиримом противоречии с ней. В то время как Ланге утверждает, будто различие между эмоциями должно найти свое объяснение в различии вазомоторных реакций, а Джемс считает, будто предлагаемая им точка зрения объясняет удивительное разнообразие эмоций, физиологическая механика устанавливает тот неопровержимый факт, что органические изменения при эмоциях возникают как стандартная реакция, единообразная для самых различных аффектов, подобная врожденным рефлексам низшего порядка, к которым относится, например, чихательный рефлекс. «Приведенные мной факты, а также наблюдения Шеррингтона, - резюмирует Кеннон, - позволяют думать, что внутренние органы играют в эмоциональном комплексе незначительную роль, особенно в смысле распознавания природы эмоций» (1927, с. 157). Опыты, указывающие на однообразие висцеральных реакций, говорят за то, что висцеральные факторы играют незначительную роль в происхождении различий в эмоциональных состояниях.
Ф. Бард, оценивая значение этого факта для подтверждения или отрицания теории, находит, что этот факт является резким аргументом против утверждения Ланге, но не имеет всей силы в применении к более поздней формулировке, которую десять лет спустя после первой публикации Джемс придал своим основным положениям. В более позднем изложении своих взглядов Джемс уже не настаивает с такой отчетливостью, как он делал прежде, на возможности различать эмоции на основе различий в телесных изменениях. Однако и по отношению к б&heip;
Л.С.Выготский (1896-1934) об эмоциях и чувствах.
Российский психолог, автор социокультурной теории сознания в четвертой лекции по психологии - "Эмоции и их развитие в детском возрасте" предложил оригинальное понимание структуры сознания ребенка как динамической смысловой системы интеллектуальных, волевых и аффективных процессов, находящихся в определенном единстве. По мнению Выготского эмоции с развитием ребенка эмоции не подавляются и ослабляются, а кривая развития эмоций идет вверх от аутистического мышления, когда эмоции играют скорее ведомую роль интеллектуального процесса, к реалистическому интеллектуальному процессу, вернее происходит "синтез интеллектуального и эмоционального процесса". Лев Семенович считал, что заслуга Ч.Дарвина в том, что чувства человека имеют животное происхождение, как и весь человек в целом, привело некоторых ученых к мысли о том, что человек будущего - человек безэмоциональный
. Если раньше, до Н.Н.Ланге и У.Джемса, психологи считали, в детском возрасте необходимо изучать не как обогащаются эмоции, а наоборот, изучали, как подавлять, ослаблять и устранять те непосредственные эмоциональные заряды, которые свойственны раннему детскому возрасту. Непонимание необходимости не подавлять эмоций ребенка, а развивать их выражается у некоторых родителей в запрете выражать их, что ведет к развитию алекситимии и нарциссизма. Н.Н. Ланге и У.Джемс изменили представление о последовательности эмоционального процесса от схемы: восприятие - чувство - выражение до схемы: восприятие - рефлекторно вызываемые органические изменения - чувства. Но и эта теория отрывала эмоции от сознания и завершала то, что было сделано ранее. У.Кенннон доказал, что роль эмоций в человеческой психике иная; они изолируются от царства инстинктов и переносятся в психическую жизнь человека в эмоциональную сферу его личности. З.Фрейд показал, что эмоции не всегда были такими, какими являются у взрослого человека, на ранних ступенях детского развития, были другими. Эмоция, считает З.Фрейд "не существует в самом начале, что в начале, происходит некая дифференциация ядра, в котором содержатся противоположные чувства"(9. с.628). 9. Л.С. Выготский. Психология развития человека. «Эксмо». М. 2004.
А.Адлер с помощью наблюдений показал, что эмоция по функциональному значению связана не только с той инстинктивной ситуацией, как у животных, но "является одним из моментов, образующих характер и он определяется этими эмоциональными переживаниями".
Эмоция стала рассматриваться как характеризующая составляющаяся структуры личности. К.Бюлер с экспериментальной стороны создал теорию схематически разделяющей развитие поведения на три ступени: инстинкт, дрессура и интеллект. В экспериментах с детскими играми доказал, что момент удовольствия сдвигается по мере развития ребенка - с конечного удовольствия на предвосхищающее удовольствие
, то есть на эмоционально окрашенное переживание. Таким образом процесс творческой игры, отгадки приносит радость решения какого-нибудь вопроса в результате игровой деятельности. Эта деятельность превращается в интеллектуальную за счет реакции отгадки (инсайт - Ага реакция). Вывод Бюлера - эмоциональные процессы ключевые в нашей жизни; они не имеют закрепленного, раз и на всегда данного места. Э.Клапаред соединил исследование нормального и ненормального ребенка с экспериментальным исследованием взрослого человека, где ему удалось расчленить понятия эмоции и чувства. Он задался вопросом, почему находясь в состоянии волнения
, мы не можем последовательно и планомерно действовать и давать отчет в своем поведении, контролировать свои поступки, почему у нас изменяется сознание. З.Фрейд предложил находить себя в измененном состоянии в искусстве. Клапаред доказал, что наряду с полезными биологическими эмоциями существуют процессы, которые он называет чувствами. Они являются катастрофами в поведении и возникают тогда, когда биологически адекватная реакция на ситуацию невозможна, и значит, аффективная жизнь разделяется на эмоции и чувства.
К. Левин показал, что не доведенная до конца эмоция продолжает существовать часто в скрытом виде
. Он показал, как аффект входит в любую структуру, с которой связан и может протекать как в поведении, так и в уме (гримаса, болезненная улыбка). В патопсихологии, пишет Выготский, у больного возникает, совершенно своеобразная система отношений между эмоциями и мышлением. При этом возникает аутистическое мышление подчиненное логике чувств. Оказывается, что наше мышление, которое противостоит артистическому мышлению, не лишено эмоциональных моментов. Наше реалистическое мышление часто вызывает более значительные, интенсивные эмоции, чем аутистическое, но в реалистическом мышлении интеллект выступает в ведущей роли (30.с. 6.743-6.746). 30. Отечественная психология: классические труды. М. Директмедиа Паблишинг. 2009
Балинт (1896-1970) считал, что ребенок, прежде всего начинает издавать крики или возгласы вместо того, чтобы совершать какие-то действия, то есть учится выражать свои эмоции, а затем он учится не кричать и вообще меньше шуметь - воспитывать свои влечения. И мы педагоги-психологи считаем что, "необходимо обучать открыто выражать свои мысли и чувства, вместо того чтобы маскировать их или изъясняться намеками" . Конечно, каждый педагог-психолог будет стараться понять смысл того, что школьник пытается передать ему эмоциональным импульсом. Дети обучаются тому, чему они должны научиться, и усваивают язык тех, кто старше и опытнее их. Балинт пишет о завышенной самооценке у детей и их самооценка в крайней степени зависят от своего окружения (матери), и оно, зависит от желания матери, заботится о них, и многое может быть утрачено из-за враждебности и чрезмерной опеки или слишком активного вмешательства друзей или родственников.
С точки зрения Микаэля Балинт младенец приходит в этот мир с ощущением всемогущества (полное автоматическое удовлетворение в утробе материи). В дальнейшем это чувство подкрепляется грудным кормлением и лаской. Тело матери ребенок рассматривает как продолжение самого себя, а потом и ощущением всемогущества. Но пока мать, безоговорочно подчиняется его требованиям, он будет ощущать способность распоряжаться этим огромным миром.
Эта ситуация порождает нарциссизм и даже повышенную агрессию, которая доставляет удовольствие ребенку
. По Балиту, первичная объектная любовь ребенка - это потребность установить полные любви отношения с другими и она сопровождает психическое развитие ребенка и в норме диада "мать-ребенок" способствует появлению любви к себе. Любовь к себе в начале развития ребенка может развиваться в двух направлениях как выражение беспокойства к опасности (окнофилия) или, наоборот, в стремлении к риску и отваге (филобатизм). Возникновение у ребенка "базисного дефекта" возможно из-за недостатка гармонии между ребенком и матерью, которая представляет окружающий его мир. И если со стороны матери или воспитателей будет отказ в заботе, то возможна регрессия (возврат к примитивным способам поведения) развития ребенка. Следовательно, Балит утверждал, что необходима и со стороны матери и со стороны психологов способность к постижению эмоционального состояния школьника (эмпатия), а не эмоциональная тупость - предпосылка жестоких насильственных девиаций.
После того как ребенок вступает в новый мир, где он начинает осознавать, что уже не обладает всемогуществом, потому что другие индивиды имеют свои потребности. Ребенок чувствует, что с другими необходимо взаимное сотрудничество для достижения удовлетворения своих потребностей. Образ успеха, для ребенка, ни что иное, как возможность расслабиться, в то время как другие будут исполнять его ребенка желания (2. Микаэл Балинт. Базисный дефект. «Когито-Центр» М. 2002).
Ф.Е. Василюк, российский психолог, наш современник предлагает свое понимание процесса "успешности" значащего переживания, терпения, и возможности преодоления тяжелого чувства или состояния. У любого человека, в том числе и учителя и ученика в школе бывает ситуация невозможности реализации внутренних необходимостей своей жизни (мотивов, стремлений, ценностей и пр.). Условия жизни человека как внешние и внутренние, тип активности и специфическая необходимость отличаются у каждого индивида, считает Ф.Е. Василюк. Возможности адаптации у каждого человека могут препятствовать личной самоактуализации. Каждый из нас имеет свою "витальность", жизненное отношение, внутренний мир и свою жизнь как целое
. Тип активности, который зависит от жизнедеятельности организма, вида деятельности, сознания и воли реализуется в внутренней необходимости реализовывать её или "здесь и теперь" или в реализации жизненного смысла.
Условия жизни
у каждого индивида разные одному человеку дано от природы, другой наследует жизненные блага, а другому и сложно и трудно жить
. Поэтому при критической ситуации человек по разному реагирует в виде стресса, фрустрации (непреодолимого препятствия) или в виде конфликта и даже кризиса. Василюк пишет: "затруднения могут вызвать нарастание стресса, которое, в свою очередь отрицательно окажется на осуществляемой деятельности и приведет к фрустрации; далее агрессивные побуждения или реакции, порожденные фрустрацией, могут вступить в конфликт с моральными установками субъекта, конфликт вновь вызовет увеличение стресса"(7. с.18). 7. Ф.Е. Василюк. Психология переживания. Изд. МГУ. М., 1984.
Фабер Мазлиш пишет: "...родители, независимо от их положения в обществе, гораздо больше напряжены и чувствуют себя виноватыми, разрываясь межу конкурирующими требованиями на работе и дома, подгоняя себя, чтобы сорок восемь часов впихнуть в двадцать четыре часа, и стараясь делать всё возможное и быть всем для своих близких людей. Добавьте сюда потребительскую культуру, которая атакует детей своими материальными ценностями; телевизор. который выставляет на показ откровенные сексуальные сцены; компьютер, который предлагает мгновенное, но очень сомнительное общение; видеоигры, уменьшающие восприимчивость к насилию; фильмы, которые показывают бесконечные убийства во имя забавы и развлечения. Легко понять, почему так много родителей сегодня чувствуют себя ошеломленными и разбитыми"(Фабер Мазлиш. Как говорить чтобы дети слушали, как слушать, чтобы дети говорили. М.: Эксмо; 2010 с.288).
Выготский, Лев Семёнович
Материал из Википедии - свободной энциклопедии
Лев Семёнович Выго́тский (первоначальное имя - Лев Си́мхович Вы́годский; 5 (17) ноября 1896, Орша Могилёвской губернии - 11 июня 1934, Москва) - советский психолог, основатель исследовательской традиции, названной в критических работах 1930-х годов «культурно-исторической теорией» в психологии. Автор литературоведческих публикаций, работ по педологии и когнитивному развитию ребёнка, возглавлял т. н. «круг Выготского».
Выготский приходит к выводу, что структура сознания - это динамическая смысловая система находящихся в единстве аффективных, волевых и интеллектуальных процессов.
по Выготскому, необходимо различать низшие и высшие психические функции, и соответственно два плана поведения - натуральный, природный (результат биологической эволюции животного мира) и культурный, общественно-исторический (результат исторического развития общества), слитые в развитии психики.
Гипотеза, выдвинутая Выготским, предлагала новое решение проблемы соотношения низших (элементарных) и высших психических функций. Главное различие между ними состоит в уровне произвольности, то есть натуральные психические процессы не поддаются регуляции со стороны человека, а высшими психическими функциями люди могут сознательно управлять. Выготский пришёл к выводу о том, что сознательная регуляция связана с опосредованным характером высших психических функций. Между воздействующим стимулом и реакцией человека (как поведенческой, так и мыслительной) возникает дополнительная связь через опосредующее звено - стимул-средство, или знак.
Отличие знаков от орудий, также опосредующих высшие психические функции, культурное поведение, состоит в том, что орудия направлены «вовне», на преобразование действительности, а знаки «вовнутрь», сначала на преобразование других людей, затем - на управление собственным поведением.
Слово - средство произвольного направления внимания, абстрагирования свойств и синтеза их в значение (формирования понятий), произвольного контроля собственных психических операций.
Наиболее убедительная модель опосредованной активности, характеризующая проявление и реализацию высших психических функций, - «ситуация буриданова осла». Эта классическая ситуация неопределенности, или проблемная ситуация (выбор между двумя равными возможностями), интересует Выготского прежде всего с точки зрения средств, которые позволяют преобразовать (решить) возникшую ситуацию. Бросая жребий, человек «искусственно вводит в ситуацию, изменяя её, не связанные ничем с ней новые вспомогательные стимулы». Таким образом, брошенный жребий становится, по Выготскому, средством преобразования и разрешения ситуации.
В работах Выготского подробно рассмотрена проблема соотношения роли созревания и обучения в развитии высших психических функций ребёнка. Так, он сформулировал важнейший принцип, согласно которому сохранность и своевременное созревание структур мозга есть необходимое, но недостаточное условие развития высших психических функций. Главным же источником для этого развития является изменяющаяся социальная среда, для описания которой Выготским введён терминсоциальная ситуация развития, определяемая как «своеобразное, специфическое для данного возраста, исключительное, единственное и неповторимое отношение между ребенком и окружающей его действительностью, прежде всего социальной». Именно это отношение определяет ход развития психики ребёнка на определённом возрастном этапе.
Существенным вкладом в педагогическую психологию является введённое Выготским понятие зона ближайшего развития. Зона ближайшего развития
- «область не созревших, но созревающих процессов», объемлющие задачи, с которыми ребёнок на данном уровне развития не может справиться сам, но которые способен решить с помощью взрослого; это уровень, достигаемый ребёнком пока лишь в ходе совместной деятельности с взрослым.
Выготский, Лев Семенович
Материал http://www.psychologos.ru/articles/view/vygotskiy...
Лев Семёнович ВЫГОТСКИЙ (17 ноября (5 ноября по ст. стилю) 1896 - 11 июня 1934, Москва) - советский психолог, основатель культурно-исторической школы в психологии.
Биография
Выготский родился 17 ноября (5 ноября по ст. стилю) 1896 года в белорусском городе Орша в семье служащего. Его образованием занимался частный учитель Соломон Ашпиц, известный использованием так называемого метода сократического диалога. В 1917 году окончил юридический факультет Московского университета и одновременно историко-философский факультет Университета им. Шанявского. Преподавал в г. Гомеле. С 1924 года работал в Московском государственном институте экспериментальный психологии, затем в основанном им Экспериментальном дефектологическом институте; позднее читал курсы лекции в ряде вузов Москвы, Ленинграда и Харькова.
Профессор института психологии в Москве. Становление Выготского как учёного совпало с периодом перестройки советской психологии на основе методологии марксизма, в которой он принял активное участие. В поисках методов объективного изучения сложных форм психической деятельности и поведения личности Выготский подверг критическому анализу ряд философских и большинство современных ему психологических концепций («Смысл психологического кризиса», рукопись, 1926), показывая бесплодность попыток объяснить поведение человека, сводя высшие формы поведения к низшим элементам. В книге «История развития высших психических функций» (1931, опубликованной 1960) дано развёрнутое изложение культурно-исторической теории развития психики: по Выготскому, необходимо различать два плана поведения - натуральный (результат биологической эволюции животного мира) и культурный (результат исторического развития общества), слитые в развитии психики. Суть культурного поведения - в его опосредованности орудиями и знаками, причём первые направлены «во вне», на преобразование действительности, а вторые «во внутрь» сначала на преобразование других людей, затем - на управление собственным поведением.
В последние годы жизни Выготский основное внимание уделял изучению структуры сознания (его работа «Мышление и речь», 1934 является основополагающей для отечественной психолингвистики). Исследуя речевое мышление, Выготский по-новому решает проблему локализации высших психических функций как структурных единиц деятельности мозга. Изучая развитие и распад высших психических функций на материале детской психологии, дефектологии и психиатрии Выготский приходит к выводу, что структура сознания - это динамическая смысловая система находящихся в единстве аффективных волевых и интеллектуальных процессов.
Выготский умер 11 июня 1934 года в Москве от туберкулёза. Последовавшая в СССР в середине 1930-х гг. переоценка взглядов на науку и культуру выразилась в забвении трудов Выготского вплоть до второй половины 1950-х, когда вновь стали публиковаться его работы.
Дочь Л.С. Выготского - Гита Львовна Выго́тская - известный советский психолог и дефектолог.
Влияние Выготского
Культурно-историческая теория Выготского породила крупнейшую в советской психологии школу, из которой вышли А. Н. Леонтьев, А. Р. Лурия, А. В. Запорожец, Л. И. Божович, П. Я. Гальперин, Д. Б. Эльконин, П. И. Зинченко, Л. В. Занков и др.
В 1970-е гг. теории Выготского стали вызывать интерес в американской психологии. В последующее десятилетие все основные труды Выготского были переведены и легли, наряду с Пиаже, в основу современной образовательной психологии США.
Зона ближайшего развития
Кондратьев М. Ю., Ильин В. А. Азбука социального психолога-практика. - М.: ПЕР СЭ, 2007. - 464 с.
Зона ближайшего развития - уровень развития, достигаемый ребенком в процессе его взаимодействия со взрослым, реализуемый развивающейся личностью в ходе совместной деятельности со взрослым, но не проявляющийся в рамках индивидуальной деятельности. Понятие «зона ближайшего развития» было введено в психологический лексикон Л. С. Выготским, с одной стороны, для того, чтобы подчеркнуть принципиальную особенность развития личности на ранних стадиях онтогенеза, когда ребенок усваивает и присваивает накопленный социальный опыт, прежде всего, путем партнерского деятельностного и общенческого взаимодействия со взрослым, а с другой - для того, чтобы качественно развести актуальный уровень развития ребенка, который проявляется им в индивидуальной деятельности и тот, более высокий уровень развития, который реализуется развивающейся личностью, но лишь в рамках совместной деятельности со взрослым, выступая как «область несозревших, но созревающих процессов» (Л. С. Выготский). Понятие «зона ближайшего развития» традиционно рассматривается как одно из важнейших в психологии развития и педагогической психологии. Более того, подобный теоретико-методологический ракурс рассмотрения процесса развития личности ребенка и позволяет выстроить содержательно углубленную диагностику уровня развития становящейся, формирующейся личности. «Традиционная диагностика психического развития ребенка ориентируется на определение актуального уровня развития. Но прогноз, составленный на основе подобных методов, недостаточно надежен. Для определения перспективы развития необходимо знать и «завтрашний день развития», а он определяется именно измерением зоны ближайшего развития. Так, например, измерение готовности к школе на основе уже сформированных у ребенка способностей оказывается недостаточным. Необходимо определить, как ребенок может сотрудничать со взрослым, то есть какова его зона ближайшего развития. Разработанные на этом принципе методы определения готовности к школе оказываются более надежными» (К. Н. Поливанова). В последние годы, помимо психологии развития и педагогической психологии, понятие «зона ближайшего развития» нередко используется и в рамках социально-психологической науки. Понятно, что в этом случае привычная смысловая нагрузка данного термина приобретает определенное своеобразие. Так, применительно к психологии групп этот термин используют, говоря о перспективах развития конкретного контактного сообщества, которые оно «отрабатывает» с внешней инстанцией социального контроля (особенно если это официальная общность) или с лидером (особенно, если это неформальная группа).
Собственно говоря, основная идея теории зоны ближайшего развития направлена на наиболее адекватную оценку перспектив развития ребенка и его способностей к школьному обучению. Как отмечает А. В. Брушлинский, «разрабатывая свое понимание зоны ближайшего развития, Выготский стремится прежде всего преодолеть широко распространенную традиционную трактовку, согласно которой показательным для умственного развития детей может быть не подражание ребенка взрослым, а лишь самостоятельное решение им той или иной мыслительной задачи»1. Таким образом, с точки зрения Л. С. Выготского, может быть получено лишь представление об актуальном уровне развития ребенка, но никак не о его способности к усвоению нового материала. Для того, чтобы оценить потенциал развития, необходимо оценить «разрыв» между результатами самостоятельной деятельности ребенка и тем, что он может достичь при помощи взрослых.
Эту идею Л. С. Выготский иллюстрировал результатами эксперимента, в рамках которого двум мальчикам предлагалось выполнить стандартный тест интеллекта для 8-летних детей (что соответствовало их реальному возрасту). После того, как каждый из них успешно справился с заданием, им предлагалось при помощи экспериментатора решить более сложные задачи. На этом этапе один из испытуемых показал результат, соответствующий уровню развития 9-летнего ребенка, в то время как другой - 12-летнего. По мнению Л. С. Выготского, это является доказательством различного потенциала к обучению у двух данных детей, а выявленная таким образом «дистанция между уровнем фактического (актуального) развития, определяемым по результатам самостоятельного выполнения заданий, и уровнем потенциального развития, определяемым по результатам выполнения заданий под руководством взрослого или в сотрудничестве с более способными сверстниками»2 и является зоной ближайшего развития.
В качестве эмпирического подтверждения теории зоны ближайшего развития Л. С. Выготский приводил и результаты некоторых зарубежных исследований. Так, например, в работе «Умственное развитие детей в процессе обучения» он пишет: «Американская исследовательница Мак-Карти показала в отношении дошкольного возраста, что если ребенка от 3 до 5 лет подвергнуть исследованию, то у него окажется группа функций, которую ребенок уже имеет, но есть и другая группа функций, которой ребенок самостоятельно не владеет, но владеет под руководством, в коллективе, в сотрудничестве. Оказывается, что эта вторая группа функций в возрасте от 5 до 7 лет находится в основном на уровне актуального развития. Этим исследованием показано, что то, что ребенок умеет в 3-5 лет делать только под руководством, в сотрудничестве и коллективно, тот же самый ребенок от 5 до 7 лет умеет делать самостоятельно...»
«В теоретико-экспериментальной работе Выготского и Шиф была предпринята... попытка выявить это соотношение между актуальным (достигнутым) и потенциальным уровнями детского развития применительно уже не к дошкольникам, а к учащимся II и IV классов. В указанном контексте и было проведено детальное исследование у детей так называемых житейских (спонтанных) и научных (неспонтанных) понятий. Как подчеркивает Выготский, спонтанные (т. е. еще не “социализированные”, не испытавшие влияния взрослых) понятия изучены в классической работе Ж. Пиаже, который пришел к выводу, что их главной особенностью является отсутствие в них единой системы. ... В отличие от них, по мнению раннего Пиаже, может быть выделена еще и другая группа детских понятий, которые возникли под решающим воздействием знаний, усвоенных ребенком от взрослых. Таковы “неспонтанные” понятия, формирующиеся у детей, например, в ходе школьного обучения. Именно их Выготский охарактеризовал как научные... По предположению Выготского, уровень мышления у ребенка более высокий в случае развития научных понятий (например, понятие эксплуатации или революции), нежели спонтанных (житейских) понятий (например, понятие “брат”). Он считает, что эксперименты Шиф в общем подтвердили это предположение»1.
Нельзя не отметить, что выдвинув в целом обоснованную и бесспорно перспективную идею зоны ближайшего развития ребенка, Л. С. Выготский рассматривал ее, по сути дела, исключительно в контексте когнитивного развития личности. При этом эмоциональный и социально-психологический аспекты развития фактически игнорировались. Как известно, Л. С. Выготский был убежденным сторонником формального школьного обучения, в основе которого лежит, прежде всего, «вертикальное» взаимодействие «учитель-ученик», и первостепенную роль играет именно усвоение научных понятий. Более того, по мнению авторов коллективной монографии «Психологическая наука в России XX столетия: проблемы теории и истории», «можно сделать вывод, что, с точки зрения Выготского, понятия обучения и зоны ближайшего развития - это синонимы или даже тавтология. Обучение, по его мнению, специфично лишь для человека, но не для животных, которые способны только к выучке посредством дрессировки. ... Обучаем лишь человек, и в школе ребенок обучается, прежде всего, научным понятиям. В отличие от последних, житейские понятия... возникают, по мнению Выготского, из собственного жизненного опыта ребенка, т. е. вначале вне обучения, вне зоны ближайшего развития, и потому не являются чисто социальными, не относятся к высшим психическим функциям. Правда, он прямо не называет их натуральными (т. е. низшими) психологическими функциями, но сопоставляет их с научными понятиями как низшее с высшим»2. Не случайно многие критики Л. С. Выготского во многом справедливо упрекают его в том, что, призывая «...к изучению взаимодействия как внутренних, так и культурных факторов, сам он уделял внимание преимущественно последним»3.
Однако наиболее резкой и обоснованной критике подвергалась именно концепция обучения Л. С. Выготского. Прежде всего, критики отмечают, что одна из опасностей, непосредственно связанная с зоной ближайшего развития в трактовке Л. С. Выготского, заключается в том, «...что нельзя пытаться подтолкнуть ребенка вперед до того, как у него разовьются способности, соответствующие той стадии развития, на которой он находится в данный момент»4. Это особенно важно с точки зрения эпигенетического принципа, сформулированного Э. Эриксоном. Как показано в работах самого Э. Эриксона (вышедших, заметим, много лет спустя после смерти Л. С. Выготского) и его последователей, игнорирование актуальных потребностей развития приводит к серьезным личностным деформациям и, более того, психическим расстройствам. Как демонстрирует это практика, чрезвычайно «модные» сегодня попытки родителей «развивать» своих детей дошкольного возраста посредством обучения их счету и письму, иностранным языкам, музыке и т. п. зачастую нередко не только наносят ущерб физическому и психическому здоровью, ни и резко снижают мотивацию ребенка к обучению по достижении им школьного возраста.
По сути дела, и еще одну опасность подчеркивают некоторые критики Л. С. Выготского: «С помощью других ребенок в состоянии решать задачи, с которыми он не смог бы справиться самостоятельно. В этом Выготский, безусловно, прав, но он не учитывает, что постоянная необходимость в посторонней помощи может подорвать независимость. Сторонники естественного развития неоднократно предупреждали, что каждый раз давая ребенку помощь или указания, мы тем самым укрепляем его зависимость от нашего мнения о том, о чем и как он должен думать, и подрываем его способность к самостоятельному мышлению»1.
Тем не менее сама по себе идея зоны ближайшего развития является бесспорно плодотворной, о чем свидетельствует и интерес, проявленный к ней не только у нас в стране, но и за рубежом. Уже в наше время был проведен целый ряд практикоориентированных исследований, базирующихся на теоретических представлениях Л. С. Выготского. Так, например, по сообщению У. Крэйна, в 1985 г. А. Браун и Р. Феррара «...предприняли попытку оценить, насколько этот показатель (зона ближайшего развития - В. И., М. К.) действительно помогает определить потенциал обучаемости детей, и результаты их исследований оптимистичны». Кроме того, концепция Л. С. Выготского «...также стимулировала возобновление интереса к самому процессу обучения - к вопросу о том, как взрослые могут помочь детям решать задачи и использовать стратегии, в данный момент находящиеся за пределами их индивидуальных возможностей. Один из подходов к этой проблеме предложен в работах Брауна; учитель показывает детям пример того, как нужно пояснять и резюмировать фрагмент текста, после чего используется метод “взаимного обучения” - дети по очереди “становятся учителем”» и руководят работой маленьких групп своих одноклассников по использованию рассмотренных стратегий. Учитель продолжает руководить процессом, но стремится перенести основную ответственность на самих учащихся».
Последний пример представляется особенно важным именно с практической точки зрения, поскольку он, во-первых, позволяет выявить отчетливые перспективы реализации идеи зоны ближайшего развития в таких прикладных сферах деятельности, как создание команд и повышение эффективности управления в организациях, и, во-вторых, наметить пути преодоления определенной ограниченности и догматичности трактовки понятия «зона ближайшего развития», присущей как самому Л. С. Выготскому, так и его ортодоксальным последователям.
Прежде всего, в эксперименте А. Брауна, внешняя поддержка деятельности индивида организована преимущественно по горизонтали, а не по вертикали: главный источник необходимой помощи и стимуляции - группа сверстников, а не учитель. Во-вторых, организованная таким образом деятельность, будучи просоциальной и нося подчеркнуто совместный, групповой характер, в полной мере способствует личностному развитию, в том числе и в психоэмоциональной сфере. При этом она отвечает и актуальным потребностям развития младших школьников: носит отчасти игровой характер, но направлена на создание реального социально значимого продукта и позволяет проявить себя в межличностном взаимодействии в малой группе. Кроме того, такая организация деятельности позволяет каждому участнику «попробовать» себя в роли официального лидера малой группы.
Все перечисленные факторы целесообразно задействовать в процессе командообразования. Кроме того, идея зоны ближайшего развития может быть эффективно использована при разработке программ внутрикорпоративного обучения и повышения мотивации сотрудников, при делегировании полномочий, планировании профессиональной карьеры и т. п.
Практический социальный психолог, если он работает в образовательном учреждении или является семейным психологом, должен уделять пристальное внимание созданию всех условий для организации совместной деятельности ребенка со взрослым в форме подлинного сотрудничества, так как лишь в этом случае будут сформированы необходимые предпосылки для последовательного повышения актуального уровня развития ребенка через формирование просоциальной зоны его ближайшего развития. Что касается практических социальных психологов, работающих с группами, если так можно выразиться, во «взрослых» организациях, то его внимание должно быть, в частности, обращено на то, в каком направлении развивается сообщество и кто в решающей степени «задает» ему зону его ближайшего развития.
Зона ближайшего развития - понятие, введенное Л.С. Выготским - . Характеризует процесс подтягивания психического развития вслед за обучением. Эта зона определяется содержанием таких задач, которые ребенок может решить лишь с помощью взрослого, но после приобретения опыта совместной деятельности - он становится способным к самостоятельному решению аналогичных задач.
Козеева Елена Олеговна
студентка 1 курса магистратуры, кафедра педагогики и психологии, Мичуринский государственный аграрный университет, РФ, г. Мичуринск, [email protected]
Аннотация:
Статья посвящена актуальной на сегодняшний день проблеме развития эмоций. В статье рассматриваются проблемы развития и становления эмоций в разрезе учения Л.С. Выготского. Целью статьи является анализ теории эмоций Л.С. Выготского. Особое внимание уделено основным идеям и представлениям Л.С. Выготского об эмоциях. На основе изучения теории эмоций Л.С. Выготского выделено восемь направлений его идей. Основополагающей идеей является представление о взаимосвязи аффекта и интеллекта. В статье рассмотрена основополагающая роль деятельности в развитии эмоциональной сферы человека. В статье выяснены особенности обратного влияния аффекта на мышление. В статье анализируется принцип активного участия эмоций в общем развитии сознания. На основании изучения идей Л.С. Выготского установлено, что эмоции развиваются в сознании.
Ключевые слова:
Аффект, интеллект, эмоции, сознание, мышление, чувства, идея, процесс, развитие, деятельность, эмоциональная сфера
Kozeeva Elena Olegovna
1st year student chair of pedagogy and psychology, Michurinsky State Agrarian University, Russian Federation, Michurinsk
Abstract:
The article is devoted to the actual problem of emotions development. The article deals with the problems of development and formation of emotions in the context of L. S. Vygotsky"s teachings. The purpose of the article is the analysis of L. S. Vygotsky"s theory of emotions. Special attention is given to the main ideas and concepts of L. S. Vygotsky on the emotions. On the basis of studying of L. S. Vygotsky"s theory of emotions eight directions of his ideas are allocated. The fundamental idea is to understand the relationship between affect and intelligence. The article considers the fundamental role of activity in the development of human emotional sphere. The article deals with the features of the reverse effect of affect on thinking. The article analyzes the principle of active participation of emotions in the General development of consciousness. Based on the study of L. S. Vygotsky"s ideas it is established that emotions develop in consciousness.
Keywords:
Affect, intelligence, emotions, consciousness, thinking, feelings, idea, process, development, activity, emotional sphere
В развитии учения об эмоциях огромная роль принадлежит Л.С. Выготскому. К сожалению Л.С. Выготский не успел завершить свою концепцию об эмоциях. Тем не менее, во многих работах Льва Семеновича можно увидеть рассуждения на тему эмоций. Когда эти рассуждения были собраны воедино, очевидной стала картина представлений Выготского по данной проблеме. Идеи Л.С. Выготского касательно проблем эмоций и их развития нашли свое отражение в его «конкретно-психологической теории сознания».
Выготский в своих рассуждениях о природе и механизмах эмоционального развития человека опирался на идеи Спинозы, а именно на принцип единства аффекта и интеллекта.
Основные представления и идеи Л.С. Выготского качаемые проблемы эмоций можно свести к следующему:
1. Развитие эмоций (эмоции развиваются). Исходя из этого, каждую эмоцию следует классифицировать не иначе, как с точки зрения ее развития.
2. Аффект связан с интеллектом. «Всякой ступени в развитии мышления соответствует своя ступень в развитии аффекта» . И мышление и эмоции берут свое начало из аффективных действий младенца. В дальнейшем аффект развивается в двух разных направлениях, которые напрямую связаны с развитием мышления:
А) Дифференциация эмоциональной сферы сознания. Последующая дифференциация в рамках эмоциональной сферы.
Б) Изменение характера динамических процессов.
В раннем детстве поведение ребенка можно назвать «полевым». Сознание в раннем детстве ребенка представляет собой единство аффективного восприятия и действия, отсюда вытекает главный симптом кризиса трех летнего возраста: нарушение единства действия и аффекта. "Ребенок не действует непосредственно под влиянием аффекта, а поступает наперекор своей тенденции" . Аффективная сторона сознания развивается в процессе замены наглядно-образного мышления ребенка – образным. Происходит обобщение внутренних процессов у детей-дошкольников – чувств. Формируется аффективное образование, которое относится к единичному аффекту, как понятие к единичному восприятию. . И в подростковом периоде мышление формируется в понятиях, что приводит к глубокому осознанию своего внутреннего мира и своих переживаний.
3. Каждому уровню мышления соответствует свой динамический процесс. По мнению Л.С. Выготского:
Конкретному мышлению соответствует более костная и тугоподвижная динамика;
Абстрактному мышлению и воображению - более текучая и гибкая.
Именно этим фактом можно объяснить качественное своеобразие высших (тонких) эмоций.
Следствием развития мышления является дифференциация эмоций и более мягкий характер их протекания.
4. Обратное влияние аффекта на мышление. Это отражается:
1). «Во всякой идее содержится в переработанном виде аффективное отношение человека к действительности, представленной в этой идее»;
2). Возникновение мысли связано с мотивирующей сферой сознания человека. Л.С. Выготский считал, что отношение мысли к слову – это живой процесс: «движение через целый ряд внутренних планов» .
Если рассматривать патологию (например, шизофрению), то здесь имеет место не повреждение интеллектуального или эмоционального аспектов сознания, а патология изменений их отношений.
5. Принцип активного участия эмоций в общем развитии сознания . Л.С. Выготский считал, что аффект влияет на развитие мышления и на поведение ребенка, а также побуждает его начать поиск «обходных путей развития», в случае, если имеет место врожденный дефект.
6. Основополагающая роль деятельности в развитии эмоциональной сферы человека. Деятельность оказывает влияние двумя способами:
А) Опосредованно – когда первостепенную роль в деятельности играет мышление. Этот вид деятельности вызывает изменения в аффективной сфере.
Б) Непосредственно – например игровая деятельность ребенка.
7. Развитие аффективной сферы подчиняется той же логике, что и развитие других психических функций. Эмоции развиваются в сознании.
8. «Всякая эмоция есть функция личности».
Список литературы1. Выготский Л.С. Собр. соч.: В 6 т. - М.: Педагогика, 1982. - Т. 2.
2. Выготский Л.С. Собр. соч.: В 6 т. - М.: Педагогика, 1984. - Т. 4.
3. Выготский Л.С. Собр. соч.: В 6 т. - М.: Педагогика, 1983. - Т. 5.
4. Выготский Л.С. Собр. соч.: В 6 т. - М.: Педагогика. 1984. - Т. 6.
ЭМОЦИИ И ИХ РАЗВИТИЕ В ДЕТСКОМ ВОЗРАСТЕ
Современное состояние учения об эмоциях в психологии и теоре тическое развитие этого учения представляют большое своеоб разие по сравнению с остальными главами психологии: в этой главе психологии безраздельно до самого последнего времени господствует чистый натурализм, который был глубоко чужд остальным главам психологии. Эти главы, о которых шла речь выше, к чисто натуралистическим теориям в завершенном виде пришли лишь с появлением бихевиоризма и других поведенче ских направлений. В этом смысле можно сказать, что в главе старого учения об эмоциях содержится в методологическом отношении весь будущий бихевиоризм, так как в известной мере бихевиористское направление в психологии представляет резкий контраст, резкую реакцию на прежнюю спиритуалистическую интроспективную психологию. Отсюда естественно, что глава об эмоциях, которая разрабатывалась преимущественно в чисто натуралистическом плане, являлась белой вороной среди остальных глав, из которых складывалась тогдашняя психоло гия.
Причин этому было много. Для нас достаточно указать на ближайший повод, который связан с именем Ч. Дарвина. Дар вин, завершая большую и старую традицию биологии, в работе «Происхождение выразительных движений человека» поставил в генеральную связь эмоции человека с соответствующими аффективными и инстинктивными реакциями, наблюдаемыми в животном мире. Дарвину в этюде об эволюции и происхождении человеческих выразительных движений, разумеется, была доро га его основная эволюционная идея. Ему было важно, как он говорит в одном из писем, недавно опубликованном на русском языке, показать, что чувства человека, которые считались вну тренней «святая святых» человеческой души, имеют животное происхождение, как и весь человек в целом. И действительно, общность эмоциональных выражений человека и, во всяком слу чае, высших животных, стоящих наиболее близко к человеку, настолько очевидна, что почти не поддается никакому оспари ванию.
Как известно, английская психология, временно находив шаяся под властью схоластической мысли с сильными средне вековыми религиозными традициями, относилась с чрезвычайной хитростью, как говорит один из современных историков, к идее Дарвина. Как ни странно, эта психология, проникнутая { 416 } религиозными традициями, встретила дарвинские положения, развитые его учениками, чрезвычайно сочувственно, исходя из того, что Дарвин доказал: земные страсти человека, его корыст ные влечения, эмоции, связанные с заботами о собственном теле, действительно имеют животное происхождение.
Таким образом, сразу был дан толчок для двух направлений, но которым пошла работа психологической мысли: с одной сто роны, продолжая в положительном направлении дарвинские идеи, ряд психологов (частью Г. Спенсер u и его ученики, частью французские позитивисты - Т. Рибо 15 и его школа, частью не мецкая биологически ориентированная психология) стали раз вивать идеи о биологическом происхождении человеческих эмоций из аффективных и инстинктивных реакций животных. Отсюда и создалась та теория эмоций (рудиментарная, как на зывают ее в литературе), которая вошла почти во все учебники, в том числе и наши.
С точки зрения этой теории выразительные движения, сопровождающие наш страх, рассматриваются, по известному выражению, как рудиментарные остатки животных реакций при бег стве и обороне, а выразительные движения, сопровождающие наш гнев, рассматриваются как рудиментарные остатки движе ний, сопровождавших некогда у наших животных предков реак цию нападения. По известной формуле, страх стал рассматри ваться как заторможенное бегство, а гнев - как заторможен ная драка. Иначе говоря, все выразительные движения стали рассматриваться ретроспективно. В этом отношении замеча тельны слова Рибо, что эмоции являются единственной областью в человеческой психике, или, как говорит он, «государством в государстве», которые могут быть поняты только ретроспективно. Идея Рибо заключалась в том, что эмоции есть «умирающее племя», или «цыгане нашей психики». Действительно, с этой точки зрения единственный вывод, к которому приходили пси хологические теории, заключался в том, что аффективные реакции у человека - остатки его животного существования, остат ки, которые бесконечно ослаблены во внешнем выражении и внутреннем течении.
Таким образом, получилось впечатление, что кривая разви тия эмоций идет вниз. И если мы сравним, как предлагал один из последних учеников Спенсера, животное и человека, ребенка и взрослого и, наконец, примитивного и культурного человека, то увидим, что вместе с ходом развития эмоции отступали на задний план. Отсюда, как известно, знаменитое предсказание о том, что человек будущего - человек безэмоциональный, который, по сути дела, должен дойти до логического конца и утратить последние остаточные звенья той реакции, которая имела известный смысл в древнюю эпоху его существования. { 417}
Само собой разумеется, что с этой точки зрения только одна глава в психологии эмоций могла разрабатываться в адекватном плане - глава об эмоциональной реакции животных и развитии эмоций в животном мире. Эта глава разработана современной психологией наиболее глубоко и обстоятельно. Что касается психологии человека, то, наоборот, такая постановка вопроса исключила возможность адекватного изучения того, что состав ляет специфические особенности эмоций человека. Такая поста новка вопроса, вместо того чтобы выявлять, как обогащаются эмоции в детском возрасте, наоборот, учила, как подавляются, ослабляются, устраняются те непосредственные эмоциональные разряды, которые свойственны раннему детскому возрасту. Что касается изменения силы эмоций от первобытного человека до нашего времени, то этот путь рассматривали как прямое про должение эволюции, заключающееся в следующем: в то время как развитие человеческой психики шло вперед, эмоции отсту пали назад. Это была, говорит Рибо, славная история умирания целой области психической жизни.
Если рассматриваемая с биологической стороны эмоциональ ная жизнь казалась умиранием целой сферы психической жизни, то непосредственный психологический опыт, а затем и экспери ментальные исследования наглядно доказали абсурд этой мысли. Еще Н. Н. Ланге 16 и У. Джемс поставили себе задачу, каж дый идя разным путем, Джемс - более сознательно как психо лог, а Ланге - более бессознательно как физиолог, найти источ ник живучести эмоций, как говорит Джемс, в самом организме человека и тем самым освободиться от ретроспективного подхода к человеческим эмоциям. Ланге и Джемс нашли источник живучести эмоций в органических реакциях, сопровождающих наши эмоциональные процессы. Эта теория настолько широко известна, настолько вошла в учебники, что останавливаться на ее изложении нет надобности. Напомню, что главнейшим пово ротным моментом в этой теории было изменение традиционной последовательности тех моментов, из которых складываются эмоциональные реакции.
Известно, что для психологов до Джемса и Ланге ход эмоционального процесса представляется таким образом: первым звеном является внешнее или внутреннее событие, восприятие которого вызывает эмоцию (скажем, встреча с опасностью), затем переживание самой эмоции (чувства страха) и потом соответствующее телесное, органическое выражение (сердцебие ние, побледнение, дрожь, пересыхание горла - все симптомы, сопровождающие страх). Если раньше психологи намечали такую последовательность: восприятие, чувство, выражение, то Джемс и Ланге предложили рассматривать этот процесс в иной последовательности, указывая на то, что непосредственно за {418 } вос приятием того или иного события возникают рефлекторно вы зываемые органические изменения (для Ланге преимуществен но вазомоторные, для Джемса - висцеральные, т. е. совершаю щиеся во внутренних органах). Эти изменения, происходящие рефлекторным путем при страхе и других эмоциях, воспринима ются нами, а восприятие собственных органических реакций и составляет основу эмоций.
Согласно этому учению, в классической формуле Джемса, которая сейчас на много ладов переиначивается, потому что каждая теория старается показать совою противоположность с ней, говорится: обычно считали, что мы плачем, потому что огорчены, дрожим, потому что испуганы, бьем, потому что раз дражены, а на самом деле следовало бы сказать - мы огорчены, потому что плачем, мы испуганы, потому что дрожим, и мы раз дражены, потому что бьем.
Согласно точке зрения Джемса, достаточно подавить внеш нее проявление эмоции и она исчезнет и обратно: достаточно вызвать в себе выражение известной эмоции, как эмоция придет вслед за этим выражением.
Эта законченная с теоретической стороны и достаточно раз работанная теория подкупала двумя моментами: с одной сторо ны, она действительно давала видимое естественнонаучное, биологическое обоснование эмоциональным реакциям, а с другой - она не имела недостатков тех теорий, которые никак не могли объяснить, почему никому не нужные эмоции, остатки живот ного существования, продолжают еще жить и оказываются с точки зрения ретроспективного опыта такими важными, такими значительными переживаниями, наиболее близко стоящими к ядру личности. Вы сами знаете, что переживания наиболее эмотивные - это внутренние личные переживания.
Как известно, эти теории Джемса и Ланге, которые очень скоро были объединены в одну общую теорию, встретили внача ле упреки в «материалистичности», в том, что Джемс и Ланге хотят свести чувства человека к отражению в его сознании орга нических процессов, происходящих в его теле. Однако сам Джемс был далек от материализма и выдвинул в ответ на пер вые упреки тезис, который вошел в его учебник психологии: «Моя теория не может быть ни в коем случае названа «мате риалистической». И действительно, его теория не была по су ществу материалистической, хотя давала повод в ряде случаев называться материалистической из-за использования стихийно го материалистического метода. Она не была материалистиче ской и привела к результатам, противоположным материалисти ческим моментам. Например, нигде так, как в учении об эмоциях, резко не подразделяются высшие и элементарные функции. Это дало почву для дальнейшего развитая теории Джемса. { 419}
Сам Джемс в ответ на упреки в материалистичности пошел путем, который наметился уже у Дарвина в ответ на упреки со стороны английских схоластических психологов. Джемс попы тался воздать богу богово, а кесарю кесарево. Он сделал это, объявив, что органическое происхождение имеют только низшие эмоции, унаследованные человеком от животных предков. Это может относиться к таким группам эмоций, как страх, гнев, отчаяние, ярость, но, конечно, неприложимо к таким «субтиль ным», по его выражению, эмоциям, как религиозное чувство, чувство любви мужчины к женщине, эстетическое переживание и т. д. Таким образом, Джемс резко различал области низших и высших эмоций, в частности интеллектуальную область, кото рая раньше мало замечалась и которая в последнее время вста ла в центр экспериментальных исследований. Все эмоции, все те эмоциональные переживания, которые непосредственно впле тены в наши мыслительные процессы и составляют неотъемле мую часть целостного процесса суждения, он отличал от орга нических основ и рассматривал как процесс sui generis , т. е. процесс совершенно другого рода и другой природы.
У. Джемса как прагматиста очень мало интересовал вопрос о природе изучаемого явления, поэтому он говорил, что в прак тических интересах общества достаточно знать то различие, которое обнаруживает эмпирическое исследование между выс шими и низшими эмоциями. С прагматической точки зрения важно было спасти высшие эмоции от материалистического или квазиматериалистического их истолкования.
Таким образом, эта теория привела, с одной стороны, к дуа лизму, характерному для интуитивной и описательной психоло гии. Не кто иной, как А. Бергсон, крайний идеалист, в психоло гических и философских воззрениях совпадавший с Джемсом в ряде моментов, принял его теорию эмоций и прибавил к ней собственные соображения теоретического и фактического характера. С другой стороны, наряду с дуализмом в учении о высших и низших эмоциях эта теория не может быть названа мате риалистической, как справедливо говорил сам Джемс, ибо в ней не содержится ни грана материализма более, нежели в утверждении: мы слышим в результате того, что окончания нашего ушного нерва подвергаются раздражениям в связи с воздушны ми колебаниями, воздействующими на нашу барабанную пере понку. Иначе говоря, самые заведомые спиритуалисты и идеа листы никогда не отрицали того простого факта, что наши ощу щения, восприятия находятся в связи с материальными процес сами, раздражающими наши органы чувств.
Следовательно, в утверждении Джемса, что эмоции явля ются внутренними восприятиями органических изменений, не содержится большего приближения к материализму, чем в { 420 } поло жениях любого параллелиста, который утверждает, что свето вая волна, вызывая соответствующее раздражение зрительного нерва, приводит в движение нервный процесс, параллельно с которым протекает психическое переживание того или иного цвета, формы, величины и т. п.
Наконец, третье, самое важное: эти теории заложили камень для построения целого ряда метафизических теорий в учении об эмоциях. В этом отношении теория Джемса и Ланге была шагом назад по "сравнению с работами Дарвина и тем направлением, которое непосредственно от него развивалось. Если надо было спасти эмоции и показать, что это не умирающее племя, то Джемс не нашел ничего лучшего, чем прикрепить эмоции к са мым неизменным, самым низким в историческом развитии чело вечества органам - внутренним органам, которые являются, по Джемсу, действительными носителями эмоций. Тончайшие реакции кишок и сердца, ощущения, исходящие от внутренних полостей и органов, игра вазомоторных реакций и другие подобные изменения - вот те вегетативные, висцеральные, гуморальные моменты, из восприятия которых складываются, по Джемсу, эмоции. Таким образом, эта теория отрывала эмоции от сознания и завершала то, что было сделано ранее.
Я говорил, что, по взглядам Рибо и других авторов, эмоции представляют государство в государстве в человеческой психи ке. Это значит, что эмоции рассматривались изолированно, оторванно от единого целого, от всей остальной человеческой пси хической жизни, и теория Джемса и Ланге дала анатомо-физио логическое оправдание этой идее государства в государстве. Джемс сам подчеркнул это с большой ясностью. Он говорил: в то время как орган человеческой мысли - мозг, орган эмо ций - вегетативные внутренние органы. Самый субстрат эмоций тем самым переносился с центра на периферию. Нечего говорить, что теория Джемса и Ланге более прочно, чем предшествующие теории, закрывала всякие двери для постановки вопроса о раз витии эмоциональной жизни. Там было какое-то, как выражает ся сам Джемс, воспоминание о развитии, там в ретроспективном анализе рассматривали эмоции человека как некогда возник шие в процессе развития! Здесь совершенно исключалась воз можность представить генезис человеческих эмоций, возникно вение каких бы то ни было новых эмоций в процессе исторической жизни человека.
Таким образом, замыкая круг, Джемс, как и его последовате ли, снова возвращался к основной идеалистической концеп ции эмоций. Именно он говорил, что в исторический период разв ития человечества совершенствовались и развивались высшие человеческие чувства, которые неизвестны животным. Но все то, что человек получил от животного, осталось в неизменном виде, { 421 } ибо это есть, как выражается Джемс, простая функция его ор ганической деятельности. Это значит: теория, которую сначала выдвигали для доказательства (как я говорил уже о Дарвине) животного происхождения эмоций, кончила доказательством совершенного отсутствия связи в развитии того, что человек получил от животного, и того, что возникло в исторический период развития. Тем самым эти авторы действительно воздали богу богово, кесарю кесарево, т. е, попытались установить, с одной стороны, чисто спиритуалистическое значение ряда высших эмоций, с другой - ряд чисто органических, физиологических по значению, низших эмоций.
Экспериментальные атаки на эту теорию велись в двух направлениях: со стороны физиологических лабораторий и со стороны психологических лабораторий.
Физиологические лаборатории сыграли по отношению к тео рии Джемса и Ланге предательскую роль. Первоначально фи зиологи были воодушевлены этой теорией и год за годом прино сили новые данные, подтверждающие теорию Джемса. Очевидно, в теории заключается некоторая несомненная правда; оче видно, органические изменения, специфические для эмоциональной реакции, чрезвычайно богаты и разнообразны. Сравнивая то, что сказал о них Джемс, и то, что мы знаем сейчас, действитель но можно увидеть, какой громадный и плодотворный путь для эмпирических исследований был открыт Джемсом и Ланге. В этом их громадная историческая заслуга.
Предательскую роль физиологических лабораторий сыграла известная книга У. Кеннона 17 , переведенная на русский язык. Книга насквозь двойственная, и если это сразу не было отмече но, то потому, во-первых, что работа отразила ранний этап в раз витии физиологического исследования и, во-вторых, была издана у нас с предисловием Б. М. Завадовского 18 , который рекомен дует книгу Кеннона как конкретное экспериментальное доказа тельство правильности теории Джемса -Ланге. Между тем стоит только внимательно проанализировать содержание экспе риментов Кеннона, чтобы увидеть: они, в сущности говоря, при водят к отрицанию теории Джемса и Ланге.
В основе теоретических проблем, которые более всего занимали Ланге и Джемса при создании их знаменитой теории, были две мысли: 1) рассматриваемая с биологической стороны эмоция является отражением в сознании физиологических состояний; 2) эти состояния специфичны для разных эмоций.
Вы, вероятно, читали ряд книг о последних работах Кеннона и его школы. В опытах над кошками, собаками и другими мле копитающими Кеннону удалось с помощью очень сложных методов исследования, с помощью экстирпации, искусственной инток сикации, сложного биохимического анализа экспериментально { 422} доказать, что действительно при состоянии ярости, гнева, стра ха у кошек, у собак возникают глубочайшие гуморальные изме нения, связанные с реакцией внутрисекреторных желёз, в част ности надпочечников, что эти изменения сопровождаются глубокими изменениями всей висцеральной системы, т. е. все внутренние органы реагируют на это, и что в зависимости от этого каждая эмоция связана с серьезными изменениями состояния организма. Однако уже в первой работе, которая могла по казаться Завадовскому подтверждением теории Джемса и Лан ге, Кеннон наткнулся на факт чрезвычайной важности.
Как ни странно, пишет он, но такие различные эмоции, как ярость, страх, испуг, гнев, имеют одинаковое органическое выра жение. Поэтому Кеннон уже в этой работе вносит поправку в формулу Джемса. Если Джемс сказал: мы огорчены, потому что плачем, - то это, по мнению Кеннона, надо несколько изменить и сказать: мы или огорчены, или умилены, или растроганы, или вообще переживаем самые различные эмоции, потому что мы плачем. Иначе говоря, Кеннон стал отрицать на основании сво их экспериментальных данных однозначную связь, существую щую между эмоцией и ее телесным выражением: Кеннон пока зал, что телесное выражение неспецифично для психической природы эмоций; по кардиограмме, по гуморальным и висце ральным изменениям, по химическому анализу, по анализу крови животных нельзя сказать, переживает ли животное страх или ярость; телесные изменения при диаметрально противополож ных с психологической точки зрения эмоциях оказываются оди наковыми. Однако Кеннон в этой работе, отрицая специфич ность телесных выражений для каждого рода эмоций, отрицая однозначную связь, существующую между данным видом эмо ций и данной структурой ее телесного выражения, не подверг сомнению основной тезис Джемса: эмоции являются отражением в нашем сознании органических изменений. Наоборот. Так как Кеннон открыл целый ряд экспериментально доказанных фак тов, показывающих, что органические изменения многообразны, тем самым он как будто подкрепил теорию Джемса и Ланге. Но в дальнейших исследованиях, которые сейчас опубликованы, Кеннон должен был прийти к выводу, что найденные факты не специфичности телесного выражения эмоций на самом деле при водят к полному отрицанию, к признанию несостоятельности теории Джемса и Ланге. В этих экспериментах Кеннон получил ряд важных фактов.
Снова и снова варьируя в психологическом эксперименте си туацию, в зависимости от которой у животного возникали раз нообразные и сильные эмоции, он находил одинаковые телесные выражения. Новым было только то, что яркость этих телесных выражений оказалась в зависимости не столько от качества { 423 } самой эмоции, сколько от силы ее проявления. Затем Кеннон произвел ряд сложных опытов, когда у животного удалялась в значительной части симпатическая нервная система, извлекался ствол симпатических узлов и, таким образом, устранялась вся кая реакция органического характера. Были изучены для срав нения два животных: кошка, у которой вследствие экстирпации симпатической нервной системы никакой страх или ярость не вызывали ни выделения адреналина, ни других гуморальных из менений, и контрольная кошка, у которой все эти реакции вызывались.
Основным выводом было, однако, то, что обе кошки вели себя в аналогичной ситуации совершенно одинаково. Иначе го воря, у кошки с экстирпацией симпатической нервной системы выражение эмоций наблюдалось в той же степени, как и у другой кошки. Она так же реагировала, когда собака приближалась к ней и к ее котятам, она так же реагировала, когда у нее у го лодной отбирали пищу, она так же реагировала, когда, будучи голодной, смотрела через узкое отверстие на пищу. Иначе гово ря, все эти реакции были проверены на животных двоякого типа, и в результате один из основных элементов Джемса был отверг нут экспериментально. Эксперимент опроверг знаменитое поло жение Джемса об умственном вычитании симптомов эмоций, Согласно Джемсу, если мы вычтем мысленно из эмоции страха дрожь, подгибание колен, замирание сердца и т. д., то увидим, i что от эмоции ничего не останется. Кеннон попытался сделать это вычитание и показал, что эмоция все же осталась. Таким об разом, центральным моментом исследований Кеннона явилось 2 доказательство наличия эмоционального состояния животного при отсутствии соответствующих вегетативных реакций.
В другом ряде опытов животным, а затем и людям делали соответствующую инъекцию, вызывающую искусственные органи ческие изменения, аналогичные тем, которые наблюдаются при |сильной эмоции. Оказалось, что вызывание соответствующих органических изменений у животных возможно без появления известных эмоций. У животных наблюдается такое же измене ние сахара в крови, изменение кровообращения и т. д., как и в случае эмоции, но эмоции не возникает.
Значит, та же судьба постигла второе утверждение Джемса: если мы вызовем внешнее выражение, сопровождающее эмоцию, то явится и эмоция. Этот момент также оказался неправильным. Опыты Кеннона с людьми не дали однозначных результатов. В то время как у огромного большинства его испытуемых эмо ции не вызывались, у некоторой части соответствующие инъек ции вызывали эмоцию. Однако это получалось очень редко и только тогда, когда испытуемый приходил как бы «на взводе», был до известной степени подготовлен к эмотивному взрыву, к { 424 } эмотивному разряду. При последующих объяснениях выясня лось, что у испытуемого был повод для огорчения или радости и соответствующая инъекция являлась возбудителем, который воспроизводил эти эмоции. Другой момент заключался в следу ющем: при интроспективном отчете испытуемых оказывалось, что ни у одного из них не возникало ни чувства страха, ни гнева, ни робости, но все объясняли свое состояние так: я чувствовал себя так, как если бы боялся, как если бы испытывал гнев и был на кого-нибудь рассержен. Попытки создать внутреннее переживание испытуемого, т. е. экспериментально вызванное сознательное восприятие внутренних органических изменений, приводили лишь к тому, что возникало состояние, напоминающее эмоцию, но самая эмоция в собственном психологическом смысле отсутствовала.
Таким образом, опыты, проведенные на людях, с использованием интроспективного анализа, внесли некоторую поправку в данные Кеннона. Они показали, что органическое выражение эмоций не столь безразлично для эмоциональных состояний, как полагал Кеннон, исходя из опытов с экстирпациями на живот ных.
Общие выводы, к которым приходит Кеннон и которые явля ются выводами из ряда экспериментальных исследований в этой области, заключаются в двух основных положениях. Пер вый вывод приводит Кеннона и всех физиологов и психофизио логов, работающих в этой области, к опровержению теории Джемса и Ланге, которая не выдерживает экспериментальной критики, не выдерживает проверки фактами. Именно поэтому одна из основных работ Кеннона называется «Альтернатива к теории Джемса и Ланге».
Другой вывод вытекал из того, что Кеннону как биологу нуж но было, конечно, объяснить хотя бы гипотетически парадокс, возникающий в результате его опытов. Если те глубокие органи ческие изменения, которые происходят при сильных эмоциональ ных реакциях у животного, оказываются совершенно несущест венными для эмоций и если эмоция сохраняется, несмотря на вычитание всех этих органических изменений, как же биологиче ски понять, для чего эти глубокие изменения нужны? Если в первой работе Кеннона показана биологическая функциональная значимость тех изменений, которые происходят во время эмоции, то теперь Кеннон ставит вопрос об объяснении с биоло гической точки зрения того, что кошка, лишенная симпатичес кой нервной системы и всех гуморальных и висцеральных реакц ий, которые сопровождают аффект страха, реагирует на угрозу но отношению к ее котятам так же, как и кошка, сохранившая эти реакции. Ведь эти реакции с биологической точки зрения становятся непонятными и неестественными, если они не играют { 425 } существенной роли в биологических функциональных изменениях, которые происходят во время эмоций.
У. Кеннон объясняет противоречие следующим образом: всякая сильная эмоциональная реакция у животного сама по себе есть только начало, но не конец действия и возникает в ситуации критической, жизненно важной для животного. Отсю да понятно, что, по выражению Кеннона, логическим выводом из сильных эмоциональных реакций у животного будет его повышенная деятельность. Так, логическим выводом из страха явля ется у животного бегство, логическим выводом из ярости или гнева - борьба или нападение. Таким образом, все органиче ские реакции существенны не для эмоции как таковой, а для того, что наступит после эмоции. Все изменения - увеличение сахара в крови, мобилизация сил организма на борьбу, на бегство - важны потому, что биологически вслед за сильной реакци ей у животного следует усиленная мышечная деятельность, все равно, будет ли это бегство или борьба, нападение - во всех случаях эта подготовка организма должна иметь место.
В условиях лаборатории, говорит Кеннон, кошка, лишенная физиологических симптомов эмоций, ведет себя так же, как и кошка с наличием этих симптомов. Но это бывает только в ус ловиях экспериментальной лаборатории, где дело ограничивается изолированными изменениями; в естественной же обстановке кошка, лишенная этих симптомов, погибла бы скорее, чем кош ка, не лишенная их. Если бы кошке пришлось бояться и не толь ко бояться, но и убегать, то естественно, что животное, у которо го висцеральные процессы не организовали, не мобилизовали бы организм для бегства, погибло скорее, чем другое животное.
Самый важный экспериментальный довод в пользу этой \ гипотезы следующий: Кеннон у животных, а его ученики у людей вызывали усиленную мышечную деятельность. Например, они гнали кошку по желобку (как это делает у нас В. Л. Дуров 19), по которому протекал ток, так что каждое мгновение ток застав лял животное спасаться от него, бежать с максимальной бы стротой. Оказалось, что простая мышечная работа, усиленное движение сами по себе в этих случаях давали те же органиче ские изменения, что и сильная эмоция. Иначе говоря, все вегета тивные симптомы оказались скорее спутниками и выразителями усиленной мышечной деятельности, чем эмоциями самими по себе.
Против этого существует возражение, что кошка могла быть напугана той ситуацией, которая создавалась. В ответ Кеннон приводит ряд других экспериментов, которые не содержат мо ментов, пугающих животное, и все же усиленная мышечная дея тельность вызывает те изменения, о которых привыкли думать как о спутниках эмоциональной реакции и которые раньше сам { 426 } Кеннон принимал за существенный момент эмоций. Оказалось, что указанные симптомы не столько спутники эмоций, сколько добавления к эмоциональным моментам, связанные с инстинк том.
С этой точки зрения, говорит Кеннон, теория Дарвина полу чает неожиданное оправдание. В этой теории не подлежащим сомнению является тот факт, что наши выразительные движения при ряде эмоций действительно могут рассматриваться как рудиментарные по сравнению с выражением этих эмоций у животн ых. Но слабое место в этой теории то, что автор не мог объяс нить прогрессивного развития эмоций, а наоборот, у него получилось их затухание.
У. Кеннон доказал, что отмирает не сама эмоция, а инстинктивные компоненты эмоции. Иначе говоря, роль эмоций в чело веческой психике иная; они изолируются от царства инстинктов и переносятся в совершенно новый план.
Когда охватываешь учение об эмоциях в полноте его истори ческого развития, то видишь, что, начиная с разных сторон, это историческое развитие шло в одном и том же направлении. Психологические исследования эмоциональной жизни привели к тому же, к чему привели экспериментальные исследования в области психофизиологии. Главнейший принципиальный вывод из работ того направления, о котором я говорил, - своеобразное смещение центра эмоциональной жизни. Кеннон полагал, что главное, сделанное этими работами, то, что они сместили центр эмоциональной жизни от периферии к центру. Он показал, что действительный субстрат, действительные носители эмоциональных процессов - вовсе не внутренние органы вегетативной жиз ни, не наиболее древние в биологическом смысле органы. Он по казал, что в качестве материального субстрата эмоций выступа ет не экстрацеребральный механизм, не механизм, лежащий вне человеческого мозга, благодаря чему создалось учение об эмоци ях как об отдельном государстве внутри всей психики, но что им является церебральный механизм. Он связал механизм эмо ций с мозгом, а это смещение центра эмоциональной жизни от органов периферии к мозгу вводит эмоциональные реакции в общий анатомо-физиологический контекст всех анатомо-физио логических понятий, которые связывают их ближайшим образом с остальной психикой человека.
Это делает важным и попятным то, что было открыто с пси хологической стороны другими экспериментаторами, - теснейшую связь и зависимость между развитием эмоций и развитием других сторон психической жизни человека.
Если попытаться кратко сформулировать основные итоги той исследовательской работы, то надо сказать: она сделала в области психологии нечто аналогичное тому, что Кеннон и его { 427 } ученики сделали в области психофизиологии эмоций, а именно осуществила сдвиг теории эмоций от периферии к центру. Если там механизм эмоций стал рассматриваться не как экстрацере бральный, а как церебральный, если там была показана зависимость эмоциональных реакций от органа, управляющего всеми остальными реакциями, связанными с психикой человека, то и в этой работе было покончено с учением об эмоциональной жиз ни человека как о «государстве в государстве».
Целый ряд сравнительных связей и зависимостей стал рас крываться перед исследователями в экспериментах, когда, изучая эмоциональную жизнь, стали понимать всю невозможность той ситуации, которая создалась в теории Джемса и Ланге, раз деливших эмоции на два класса, ничего общего не имеющих друг с другом, - высших и низших эмоций. Если идти хроноло гическим путем, то надо прежде всего назвать 3. Фрейда, так как он был одним из первых исследователей, который не экспериментально, а клинически чрезвычайно близко подошел теоре тически к тому, что составляло главный тракт дальнейших исследований в этой области.
Как известно, Фрейд, анализируя психопатологию эмоцио нальной жизни, выступил с отрицанием того, что самым важным для изучения эмоции является изучение органических компонен тов, сопровождающих ее Он говорил, как известно, что не знает ничего более безразличного для определения психологической природы страха, чем знание тех органических изменений, кото рыми он сопровождается Фрейд упрекал старую одностороннюю органическую психологию Джемса и Ланге в том, что она изучает шелуху и оставляет неизученным самое психологическое ядро, иначе говоря, изучая работу органов, в которых выража ется эмоция, она ничего не делает, чтобы изучить эмоцию как таковую. Фрейд показал чрезвычайную динамику эмоциональ ной жизни.
Если сделать чисто формальный вывод из его исследований, то, мне кажется, он останется правильным, несмотря на неправильность основного утверждения Фрейда по существу. В частности, страх, по Фрейду, объясняется тем, что в ряде невротиче ских изменений подавленное сексуальное влечение превращает ся в страх; страх становится невротическим состоянием, эквива лентом целого ряда недостаточно удачно подавленных, вытес ненных желаний ребенка. Фрейд доказал, как амбивалентна эмоция на ранних ступенях развития. И как ни ложно объясне ние развития, которое дает Фрейд этой амбивалентной эмоции, сам факт прочно вошел в учение о том, что эмоция не существу ет в самом начале, что вначале происходит некоторая дифферен циация ядра, в котором содержатся противоположные чувства.
Это положение было важно в другом отношении: оно { 428 } наме тило какие-то простейшие возможности в понимании движения эмоциональной жизни. Но главная заслуга Фрейда в данной об ласти следующая: он показал, что эмоции не всегда были таки ми, какими являются сейчас, что они некогда, на ранних ступе нях детского развития, были другими, чем у взрослого человека. Он доказал, что они не «государство в государстве» и не могут быть поняты иначе, чем в контексте всей динамики человеческой жизни. Только здесь эмоциональные процессы получают свое значение и свой смысл. Другое дело, что Фрейд остался натуралистом, каким был и Джемс, трактующим психику человека как чисто природный натуральный процесс, и исследователем, который подходил к динамическим изменениям эмоций лишь в из вестных натуралистических пределах.
Аналогичные достижения в учении об эмоциях получены в работах А. Адлера 20 и его школы. Здесь с помощью наблюде ний было показано, что эмоция по функциональному значению связана не только с той инстинктивной ситуацией, в которой она появляется, как это, в частности, происходит у животных, но что она является одним из моментов, образующих характер, что об щие взгляды человека на жизнь, структура его характера, с одной стороны, находят отражение в определенном круге эмо циональной жизни, а с другой - определяются этими эмоцио нальными переживаниями.
Как известно, такое представление о характере и эмоциях привело к тому, что учение об эмоции стало неотъемлемой и центральной частью учения о человеческом характере. Получи лось нечто прямо противоположное тому, что было раньше. Если раньше эмоция рассматривалась как удивительное исключение, как умирающее племя, то сейчас эмоция стала связываться с характерообразующими моментами, т. е. с процессами построе ния и образования основной психологической структуры лич ности.
В учении К. Бюлера, который с экспериментальной стороны сделал для современной детской психологии больше, чем многие другие, показаны чрезвычайно интересные сдвиги в психологи ческой «топике» эмоций, т. е. в том, какое место занимают эмоции по отношению к различным психическим процессам. Если очень грубо и схематично изложить выводы Бюлера из его экс периментов (а эксперименты - лучшее в его работе), то можно представить его теорию в следующем виде. Отправляясь от критики фрейдовских представлений об эмоциональной жизни, Бю лер обращает внимание не только на то, что на ранней ступени развития психическая жизнь и деятельность ребенка не опреде ляются исключительно принципом удовольствия, но и на то, что самое удовольствие в детском возрасте, рассматриваемое как двигатель, толкающий к тому или иному поступку, мигрирует, { 429 } блуждает, меняет свое место в системе других психических функций. Бюлер связывает это со своей известной теорией, схе матически разделяющей развитие поведения на три ступени: инстинкт, дрессура и интеллект. На основании этой теории Бю лер пытается показать в экспериментально организованных дет ских играх, что момент удовольствия сдвигается по мере развития ребенка, меняя свое отношение к тем процессам, с которыми он связан. Первой стадией удовольствия является Endlust , т. е конечное удовольствие. Это момент, характеризующий инстинктивные процессы, по преимуществу связанные с голодом, жаж дой, которые сами по себе носят неприятный характер. Первые моменты насыщения сопровождаются явным выражением приз наков удовольствия, но по мере завершения инстинктивного ак та наступает Endlust - эмоциональное переживание, которое лежит в конце инстинктивной деятельности. Как известно, тако ва в примитивном и первоначальном виде организация человеческого полового влечения: центральный момент, связанный с удовольствием, заключается в конечном, разрешающем моменте этого инстинктивного акта. Отсюда Бюлер делает заключение, что в плане инстинктивной жизни эмоции, в частности эмоции удовольствия, принадлежит такая конечная, завершающая роль. Эмоции являются как бы чрезвычайно ярко окрашенным моментом в системе психической жизни, который обеспечивает инстинктивной деятельности ее целостное протекание до конца инстинктивного акта.
Вторая стадия, по Бюлеру, функциональное удовольствие (Funktionslust). Эта стадия проявляется в ранней форме дет ских игр, когда ребенку доставляет удовольствие не столько ре зультат, сколько самый процесс деятельности: здесь удовольствие переместилось от конца процесса к его содержанию, к само му функционированию. Бюлер замечает это и в детской еде. Ребенок в раннем младенчестве и младенец в более поздние ме сяцы начинают приходить к удовольствию не только по мере на сыщения и утоления жажды, но в самом процессе еды; самый процесс становится для них возможным удовольствием. Психо логически, говорит Бюлер, то, что ребенок может стать лаком кой, является выражением возникающей Funktionslust ; возник новение непосредственного удовольствия локализовано не в ко нечном эффекте, а в самом процессе деятельности.
Наконец, от второй стадии Бюлер отличает третью стадию, которая связана с предвосхищением удовольствия, т. е. с эмоционально окрашенным переживанием, возникающим в начале самого процесса, когда ни результат действия, ни само выполне ние не являются центральным пунктом в целостном переживании ребенка, а когда этот центральный пункт сдвигается к са мому началу (Vorlust). { 430}
Такими особенностями отличаются процессы творческой иг ры, отгадки, решение какого-нибудь вопроса. Здесь ребенок с радостью находит решение, а затем выполняет то, что он нашел; но получение того, что он должен получить в результате действия, уже не имеет для него существенного значения.
Если мы посмотрим на эти сдвиги в деятельности ребенка с точки зрения их значения, то увидим, что они совпадают с тре мя ступенями развития поведения, о которых говорит Бюлер. В плане инстинктивной деятельности господствует такая орга низация эмоциональной жизни, которая связана с заключитель ным моментом (Endlust). Удовольствие, получаемое в самом процессе деятельности, необходимый биологический момент для выработки всякого навыка, для которого нужно, чтобы сама деятельность, а не ее результаты находили в себе все время под держивающий стимул. Наконец, деятельность, превращающая ся в интеллектуальную, сущность которой заключается в том, что Бюлер называет реакцией отгадки (или ага-реакцией), ха рактеризуется такой организацией эмоциональной жизни, когда ребенок выражает эмоциональное переживание в начале этой деятельности; самое удовольствие приводит здесь в движение деятельность ребенка по-иному, чем когда оно развивается в тех двух планах, о которых говорилось раньше.
Другой общий вывод заключается в том, что эмоциональные процессы, как показывает исследование Бюлера, не оседлые, а кочевые в нашей жизни; они не имеют закрепленного, раз навсегда данного места. Мои данные убеждают меня в том, что найденные сдвиги ют конечного удовольствия к предвосхищаю щему являются бледным выражением всего многообразия, ко торое возможно в эмоциональной жизни и из которого склады вается реальное содержание развития эмоциональной жизни ребенка.
Пожалуй, заканчивая этот раздел фактической части нашей сегодняшней темы, я бы мог схематически рассказать о некото рых последних работах, в частности о работе Э. Клапареда, которая ценна тем, что соединила исследование нормального и ненормального ребенка с экспериментальным исследованием взрослого человека; о работах К. Левина, немецкого психолога, принадлежащего к школе структурной психологии, который, как известно, провел ряд исследований в области психологии аффективной и волевой жизни. В двух словах я назову главней шие итоги тех и других работ и сразу же перейду к заключению. Значение работ Клапареда в том, что в них удалось экспери ментально расчленить понятия эмоции и чувства и их внешнее выражение Клапаред различает эмоции и чувства как процес сы, часто встречающиеся в сходных ситуациях, но в сущности различные Но так как сегодня нас не могут интересовать {431 } во просы классификации эмоций, а интересует вопрос по существу, то мы остановимся не на этой стороне его учения, а на том, что ему удалось показать теснейшую связь эмоций с остальными процессами душевной жизни и психическое многообразие самих эмоций.
Как известно, Фрейд первым поставил вопрос о том, что тра диционное учение о биологической полезности эмоций должно быть взято под сомнение. Фрейд, "наблюдая невротическое состо ящие детского и зрелого (возраста, на каждом шагу видит поразительный факт, от которого не может отвертеться никакой пси холог: оказывается, невротизированный человек и ребенок представляют образец душевной жизни, расстроенной в резуль тате нарушения эмоциональной деятельности. Если правильно старое положение (эмоции - биологически полезное приспо собление) , то непонятно, почему же эмоции являются причина ми таких глубоких и длительных расстройств всего поведения, почему, находясь в состоянии волнения, мы не можем последо вательно думать, почему, находясь в расстроенных чувствах, мы не можем последовательно и планомерно действовать, почему в состоянии сильного аффекта мы не способны давать отчет в своем поведении, контролировать свои поступки, иначе гово ря, почему острые движения эмоциональных процессов приво дят к таким изменениям всего сознания, которые отодвигают на задний план течение ряда функций, обеспечивающих нормаль ную жизнь сознания. Действительно, при примитивном биоло гическом и натуралистическом истолковании человеческих эмо ций становится совершенно непонятным, почему же эти биоло гические приспособления, которые так же древни, как сам чело век, которые так же необходимы, как потребность в пище и во де, почему же эти самые эмоции являются источником таких сложных пертурбаций в человеческом сознании.
Обратный вопрос, который задает Клапаред, заключается в следующем: если главнейшее функциональное значение эмо ций сводится к их биологической "полезности, то как объяснить, что мир человеческих эмоций, становящийся все более разнооб разным с каждым новым шагом, который человек делает по пути своего исторического развития, приводит не только к рас стройствам психической жизни, о (которых говорит Фрейд, но и ко всему многообразию содержания психической жизни человека (оно находит свое выражение хотя бы в искусстве)? Почему всякий шаг на пути человеческого развития вызывает работу этих «биологических» процессов, почему интеллектуальные пе реживания человека сказываются в форме сильных эмоциональных переживаний, почему, наконец, говорит Клапаред, каждый важный поворотный момент в судьбе ребенка и человека так ярко окрашен эмоциональными моментами? { 432}
Пытаясь ответить на эти вопросы, Клапаред приводит в при мер зайца, который испуган, бежит и боится, но спасает его от опасности (не то, что он боится; наоборот, то, что он боится, часто расстраивает его бег и губит его. Исходя из этого, Клапа ред постарался доказать, что наряду с полезными биологичес кими эмоциями существуют процессы, которые он называет чувствами. Они являются катастрофами в поведении и возника ют тогда, когда биологически адекватная реакция на ситуацию невозможна. Когда животное пугает c я и убегает, то это одна эмоция, а когда животное испугано настолько, что не может бе жать, происходит процесс иного рода.
То же самое у человека; здесь мы имеем дело с процессами, которые играют совершенно разную роль, если их рассматривать с внутренней стороны, хотя они кажутся сходными, если рассмат ривать их с внешней стороны. Так, человек, который знает об опасности дороги и заранее вооружается, и человек, который не знает этого и подвергается нападению; человек, который может убежать, и человек, которого застает опасность врасплох, иначе говоря, человек, который может адекватно найти выход из ситуации, и человек, который не может его найти, - в обоих слу чаях будут иметь место процессы, отличные по своей психологи ческой природе. Эксперимент Клапареда и изучает реакции с разными всходами, и это приводит его к разделению аффективной жизни на эмоции и чувства. Это различение имеет большое значение "именно потому, что в старой психологии черты эмоции и черты чувства смешивались механически и приписы вались одним и тем же процессам, которые в действительности не существуют.
Следует упомянуть, наконец, и работы К. Левина, которые жспериментально показали очень сложную динамику эмоцио нальных реакций в системе других психических процессов. В ча стности, он провел первое экспериментальное исследование та кого процесса, который, с легкой руки Фрейда и Адлера, счи тался недоступным экспериментальному изучению и красноре чиво назывался «психологией глубины».
К. Левин показал, как одно эмоциональное состояние превращается в другое, «ак возникает замещение эмоциональ ных переживаний, как не разрешенная, не доведенная до конца эмоция продолжает существовать часто в.скрытом виде. Он по казал, как аффект входит в любую структуру, с которой связан. Основная идея Левина заключается в том, что аффективные, 1моциональные реакции не могут встречаться в изолированном виде, как особые элементы психической жизни, которые лишь позднее сочетаются с другими элементами. Эмоциональная реакция есть своеобразный результат данной структуры психичес кого процесса. Левин показал, что исходные эмоциональные { 433 } реакции могут возникать как в спортивной деятельности, развивающейся во внешних движениях, так и в спортивной дея тельности, протекающей в уме, например в шахматной игре. Он показал, что в этих случаях возникают различные содержания, соответствующие разным реакциям, но структурное место эмо циональных процессов остается тем же самым.
Перейду к выводам. Обе линии, которые я старался просле дить в лекции: с одной стороны, анатомические и физиологичес кие исследования, перенесшие центр эмоциональной жизни от внемозгового механизма к мозговому, а с другой - психологические исследования, переместившие эмоции с задворков чело веческой психики на передний план и выведшие их из изолиро ванного состояния «государства в государстве», введя их в струк туру всех остальных психических процессов, - обе эти линии встречаются в психопатологии, как это всегда имеет место в изучении психической жизни.
В психопатологии мы находим блестящую аналогию, кото рая дала повод клиницистам совершенно независимо от Кеннона, Клапареда и других сформулировать обе стороны того тези са, который возникает >из объединения этих двух сторон одного и того же учения. Так как в наш курс не входят данные психо патологии, я могу ограничиться лишь суммарными выводами. С одной стороны, при нервных поражениях и заболеваниях кли ницисты неоднократно наблюдали случаи, когда у человека вследствие болезненного поражения мозга,в частности зритель ного бугра в подкорковой области, возникает насильственный смех или улыбка, появляющиеся через каждые несколько ми нут. Характерно, что это состояние не вызывает эмоции радости, но переживается самим больным как мучительная, навязанная гримаса, которая находится в резком контрасте с его действи тельным состоянием.
Мне пришлось экспериментально изучить и описать один из случаев таких навязчивых движений, возникших в результате энцефалита и приведших женщину к глубоким, мучительным пе реживаниям. Она чувствовала страшный контраст между тем, что выражало ее лицо и что она переживала в действительно сти. Нечто подобное создал в своем воображении В. Гюго в романе «Человек, который смеется».
С другой стороны, клиницисты, в частности Вильсон и Г. Хэд, которым психология обязана большими вкладами, на блюдали обратное явление. При одностороннем поражении зри тельного бугра они наблюдали чрезвычайно интересные изме нения эмоциональной жизни: человек, нормально испытываю щий эмоциональную реакцию, идущую с правой стороны тела,; испытывает болезненную реакцию, когда раздражение идет: с левой стороны. {434} :
Аналогичные случаи приходилось видеть и мне. Если вы при кладываете такому человеку припарки справа, то он испытыва ет обычное приятное ощущение. Стоит же приложить такие же припарки с левой стороны, мы наблюдаем неумеренное выра жение восторга. Чувство приятности увеличивается до патоло гических размеров. То же самое происходит при прикосновении скользким, холодным и т. д. Э. Кречмером описан больной со сложными состояниями, связанными, в частности, с пережива нием музыки. Он испытывал различные переживания в зависи мости от того, каким ухом он слушал музыку.
Эти исследования, идущие главным образом из нервной кли ники, дали, с одной стороны, психологический материал, кото рый показал правильность точки зрения Кеннона; с другой - материал, который показал, что анатомическим субстратом эмо циональных реакций являются, по-видимому, определенные це ребральные механизмы подкорковой области или, точнее, обла сти зрительного бугра, связанного многими путями с лобными долями коры. Отсюда корково-подкорковая локализация эмо ций становится столь же определенной в глазах современной неврологии, как локализация моторных центров речи в области Брока 2 I и сенсорных центров речи в зоне Вернике 22 .
Эти исследования касались психопатологии в узком смысле слова, в частности патологии шизофрении. Сюда относятся ра боты Э. Блейлера, которые показали, что при патологических изменениях наблюдается следующее изменение эмоциональной жизни: сами по себе основные эмоции сохраняются, «о, если можно так выразиться, нормальное место этих эмоций в душев ной жизни человека сдвинулось, сместилось. Будучи способным эмоционально реагировать, человек в целом являет картину расстройства сознания, из-за того что эмоции потеряли в его душевной жизни то структурное место, которое принадлежало им раньше. В результате у больного возникает совершенно свое образная система отношений между эмоциями и мышлением. В частности, ярчайшим примером такой новой психологической системы, которая имеет аналогом нормальное сознание, но которая является выражением психопатологического состояния, служит хорошо изученное Блейлером и экспериментально дока занное К. Шнейдером состояние аутистического мышления.
Под аутистическим мышлением разумеется такая система мышления, когда мысли направлены не различными задачами, стоящими перед мышлением, а эмоциональными тенденциями, когда, следовательно, мышление подчинено логике чувства. Од нако такое изображение аутистического мышления, которое давалось на первых порах, несостоятельно: оказывается, что и наше мышление, которое противостоит аутистическому мышле нию, не лишено эмоциональных моментов. Наше реалистическое { 435} мышление часто вызывает более значительные, интенсивные эмоции, чем аутистическое. Исследователь, который с воодушев лением и интересом ищет чего-нибудь, связан в процессе мыш ления с эмоциональными переживаниями не меньше, а то и больше, чем шизофреник, погруженный в аутистические мысли.
Отличием аутистического мышления от реалистического является то, что хотя там и здесь мы имеем известный синтез ин теллектуального и эмоционального процессов, но в случае реа листического мышления эмоциональный процесс играет скорее ведомую, чем ведущую, скорее подчиненную, чем главенствую щую, роль, а в аутистическом мышлении он выступает в веду щей роли; наоборот, интеллектуальный процесс в отличие от то го, как он выступает в системе реалистического мышления, ока зывается не ведущим, а ведомым.
Короче говоря, современные исследования аутистического мышления показали, что оно представляет собой своеобразную психологическую систему, в которой имеется не повреждение самих по себе интеллектуальных и эмоциональных моментов, а патологическое изменение их соотношения. Анализ этого аути стического мышления, которое мы должны сблизить с воображением ребенка и нормального человека, будет темой нашей следующей беседы. Я надеюсь в ней затронуть на конкретном материале понятие, неоднократно привлекавшееся и ни разу не раскрытое в психологической системе. Мы увидим, как в разви тии эмоциональной жизни систематическая миграция, измене ние места психической функции в системе, определяет и ©е зна чение во всем ходе развития эмоциональной жизни.
Таким образом, мы будем иметь возможность провести пре емственную нить от сегодняшней беседы к следующей и в теме о воображении затронуть на примере конкретной психологичес кой системы то, к чему мы пришли в результате анализа мыш ления и анализа эмоций. На этом я могу закончить, отнеся теоретические выводы к следующей главе, к учению о воображении.